Юлия Иванова

ДРЕМУЧИЕ ДВЕРИ

Том 1


Стp. 497

Обсуждение плана беспосадочного перел╠та Москва - Северный полюс - Соедин╠нные Штаты Америки. Участие в совещании с работниками текстильной промышленности. Выдвигается по всей стране первым кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Участие в совещании руководящих работников и стахановцев металлургической промышленности.

* * *

Лишь спустя много лет Иоанна узнает, что означало таинственное ДИГИД, которое она нацарапала, усыпл╠нная цыганистой дамой.

Это был Ганин код, никому не известный пароль, своеобразная игра с самим собой. Так он себя ободрял, успокаивал, обличал в зависимости от ситуации, иронизировал.

ДИГИД - таинственное слово, читающееся туда-сюда одинаково, могло означать бесконечно много.

Дар╠нов Игнатий Готов Идти Дальше.

Дамы и Господин Игнатий Дар╠нов.

Дурно Играете, Господин Игнатий Дар╠нов!

Долги и Горести Игнатия Дар╠нова.

Дар╠нов Игнатий - Гроза Известных Дураков.

Дар╠нов Игнатий - Гордец и Дубина.

Ну и так далее.

Обычно перед сном, или когда было особенно трудно, он играл с этим словом, составляя для себя очередной рецепт бытия.

Знал о н╠м он и только он - одна из немногих истин, в которых он был уверен. В незримой стене, охраняющей внутреннее "Я" от прочего мира, не подвластной, казалось, никаким внешним стихиям и грабежу, где-то образовалась брешь! Бедный Ганя вс╠ ещ╠ пытался произвести расследование.

Он выхватил у не╠ листок, в который уже косил осоловелые глаза Радик, и сунул в карман.


- Стойте, куда вы меня тащите?

- Будем танцевать. Может, оставят в покое...

Танцы происходили в полут╠мном холле необъятной тагеевской квартиры. Обстановка была богемной - свечи, пушистый ков╠р под ногами.

- Сапоги велено снимать, - предупредили их. Дамы и впрямь были в чулках.

Уже ничему не удивляющаяся Иоанна послушно стянула сапоги под нетерпеливым взглядом Дар╠нова, руки не слушались. Перспектива оказаться в его объятиях повергла е╠ в смятение. Если это "то самое", да ещ╠ возвед╠нное в энную степень, тогда надо срочно бежать. С некоторых пор она, в отличие от большинства человечества, ненавидела это рабское состояние зависимости от другого, болезненную жажду сближения, вс╠ более интимных прикосновений, от которых земля уходила из-под ног. Это сулящее невесть что предвкушение неизведанного напитка, а в результате традицион ное пресыщение или ещ╠ большая жажда. Выражаясь циничным карточным языком - или недобор, или перебор, но чтоб "очко" - никогда. Собственно говоря, - пришла к выводу Иоанна, - такова трагедия всех наших вожделений, всех мечтаний, начиная с тарелки пельменей и кончая самыми высокими устремлениями вдохновения и ума. Или ты ещ╠ голоден, или уже объелся; едва достигнув цели, уже скучаешь и ищешь глазами другую цель. Мысль же, что удовольствие и смысл - в самом процессе хотения, вызывала у Яны тоску.

Во вс╠м этом угадывался некий дьявольский обман, особенно в любовных делах, когда в момент, казалось бы, наивысшего единения, экстаза, вдруг низвергаешься в пропасть беспросветного одиночества. Изощр╠нный секс, своего рода эротическое гурманство, как и всякое гурманство, хоть и якобы продлевало "процесс", но если с великим трудом достал билет на Баха, вряд ли тебя удовлетворит кордебалет, пусть самого что ни на есть экстракласса.


И добропорядочная семейная идиллия, дети, родовая необходимость, венчающие акт любви, вызывали у не╠ едва ли не больший протест, чем кордебалет вместо Баха. Собственно говоря, она ничего не имела против добропорядоч ной семьи или изощр╠нного секса, но эти два возможных венца любви /впрочем, иногда прекрасно уживающиеся/, не имели к любви никакого отношения. Результат ни в коей мере не соответствовал чаяниям, он просто был принципиально иным. Допустим, ловишь синюю птицу, а в руках оказывается курица, пусть жареная и вкусная. Или аист с реб╠нком.

Пройдут годы и, отбиваясь от комаров на балконе лужинской дачи, Иоанна услышит с нижней террасы кое-какие мысли, помогающие разгадать тайну любви.

Но это потом. А пока Яна, утопая в синтетической траве ковра, с ужасом шагнула в нетерпеливо протянутые руки Дар╠нова. Так, наверное, она бы шла в объятия питона.

А он, похоже, думал только о сво╠м ДИГИДе.

Первое прикосновение, начало мучительной обманной игры, начало не знающей утоления жажды, сладкого рабства и болезни. Ухабистой дороги в никуда...

Однако вышло совсем не так.

Не было ни искры, ни флюидов, ни молний, предвестни ков надвигающегося пожара.

Не было ни огня, ни льда, ни начала, ни конца. Когда Иоанна положила ладони на плечи Дар╠нову, в первую секунду ощутив обостр╠нно изломанную колючесть свитера, когда его руки сомкнулись на е╠ спине где-то на уровне лопаток, когда он притянул е╠ к себе, и щека е╠ ткнулась в т╠плый вырез на шее свитера, с этого момента время остановилось.

В остановившемся времени их "Я" растворились друг в друге мгновенно и полно, как два случайно соприкоснув шихся шарика ртути.

Новое их состояние не определялось словом "МЫ", это было "Я", их общее "Я", единое и нераздельное, непостижи

мым образом не просто соединившее два прежних "Я", но преобразовавшее их в нечто третье, качественно иное, исцел╠нное от одиночества и вечной жажды своего другого "Я", как бы воссозданное заново из осколков, в прежней полноте какого-то неземного первозданного бытия.

Новое "Я" было до кра╠в наполнено счастьем. Казалось, одно неосторожное движение, и счастье поль╠тся через край на нейлоновую траву под ногами, по которой призрачными силуэтами двигались танцующие.

Оба молчали, потому что все слова, включая и таинственное ДИГИД, ничего не значили в этом новом бытии, растворившем без остатка сами прежние их жизни в блаженной полноте вечно пребывающего счастья.

Сколько это длилось? Минуту? Пять? Час? Голубовато-серебряная Регина, как девятый вал, гневно обрушилась на них, снова рассекла пополам и смыла Ганю - именно смыла, как показалось Иоанне, будто после кораблекрушения очнувшейся на поросшем нейлоновой травой берегу.

Магнитофон продолжал мурлыкать, но танцующих не было - все опять убежали слушать Высоцкого, у которого открылось второе дыхание. Он пел за стеной про Нинку с Ордынки, рядом с Яной колыхался "тепленький" Радик с е╠ сапогами в одной руке и альбомом Дега в другой.

В машине он признается, что альбом ему уступила по себестоимости Регина при условии, что через четверть часа Синегина исчезнет из тагеевской квартиры.

Награду Радик заработал честно. Яна понимала, что всякое чудо должно когда-либо кончиться, и безропотно дала себя увести по-английски. Она гнала машину по ночной Москве в направлении дома Радика, храпящего рядом в обнимку с альбомом, размышляла, как вручить неподъ╠мный груз свирепой его супруге /лучше всего, наверное, прислонить к стене у двери квартиры, нажать кнопку звонка и шмыгнуть назад в лифт/, а чудо продолжало жить в ней. Не Ганя во

плоти, как полчаса назад, но и не голодная память о н╠м. Верный залог чуда - волшебное слово, его код, заменяющий лампу Алладина. Поворот пространства и времени - и чудо опять состоится, оно принадлежит ей, как эта лампа, как Синяя Птица, которая летает себе где-то в подземелье, но стоит лишь подумать "Ганя", и слышна небесная музыка е╠ пол╠та, и голубое сияние пробивается в тишину сквозь заляпанные октябрьской грязью ст╠кла.

Так будет и вечером в машине, и утром следующего дня, и потом в Болшеве, куда она назавтра уедет писать очередную серию. У себя в номере за письменным столом или прогуливаясь взад-впер╠д по асфальтовым дорожкам в бурых заплатах м╠ртвых листьев, в спутанных хвойных, как медвежья шерсть, клочьях, - все это вместе зябко шевелилось, вздрагивало от ветра и срывающихся с деревьев капель, - или в столовой среди жующих ртов, словесных бурь в тарелках супа, сражений ножей и вилок - кому кусок пирога побольше, кому с какой начинкой, а кому и с терновым венцом из шоколада - в этом храме творчества, где полагалось творить на полную стоимость пут╠вки, Иоанна вдруг в самые неожиданные минуты слышала пенье Синей Птицы и вновь оказывалась в поднебесье на нейлоновой траве тагеевской квартиры. И останавливалось время, и сценарные джинны, жаждущие материализации, согласно договорным срокам и производственному плану, все дела земные уже не могли прорваться к е╠ душе сквозь магический круг по имени Ганя.

Но дела вс╠-таки делались, персонажи материализо вывались, и в последующие месяцы, вернувшись из Болшева, Яна будет часто встречать в мосфильмовских коридорах Регину, оказавшуюся художницей по костюмам, прич╠м по отзывам, весьма талантливой. Во всяком случае, собственные Регинины туалеты были сногсшибательными, ни разу не видела е╠ Яна в одном и том же наряде. На Мосфильм Реги

на устроилась со скрипом "и не без помощи твоего благоверного", как она не без подтекста сообщила Иоанне. Это была месть за альбом Дега. Выпад достиг цели - Яна почувство вала знакомый укол ревности, но почему-то в отношении Гани привычное это чувство полностью молчало. Просто встреча с Региной приманила Чудо-Птицу, такое же действие произвела бы, наверное, Ганина учительница, его зубной врач, мольберт, авторучка - вс╠, имеющее к нему какое-то отношение. Регина говорила о том, о с╠м, ожидая, когда Иоанна сама спросит о Гане, а та слышала где-то над пеналами мосфильмовских коридоров шелест дивных крыльев и отсутствующе улыбалась. Наконец, сдавшись, Регина вс╠ же переводила разговор на Ганю. Слушала Яна охотно, задавала вопросы, но ничего крамольного в этих вопросах Регина не обнаруживала, что как раз и казалось ей самым что ни на есть подозрительным. И сбитая с толку Регина удалялась в мосфильмовский буфет пить кофе в полной уверенности, что Синегина ведет какую-то чересчур тонкую игру.

Они часто встречались, они искали встречи друг с другом. Яна - чтобы послушать о Гане, Регина - выяснить, что же вс╠-таки произошло с тех пор, как она уступила по себестоимости альбом Дега. Регина рассказывала, как Дар╠нову завидуют, как его затирают и третируют, о ценах на его картины, которые потом за бугром продают втридорога, о друзьях-нахлебниках и бабах-прилипалах, о каких-то Маше и Даше, ленинградских шлюхах, которые никак не могут его поделить и устраивают между собой публичные разборки - Яна слушала, улыбалась и видела дивные голубые отблески на скучных стенах.

А потом что-то произошло. Регина надулась. Приш╠л конец их странной дружбе, совместным визитам в буфет и изнурительно-волнующим разговорам вокруг да около. Регина заняла глухую оборону, шипела при е╠ приближении и показывала зубы. А ведь Регина недавно была в Ленинграде...


И вот однажды, когда в буфет завезли чешское пиво, Яне удалось захватить Регину врасплох за второй бутылкой и, вместе распив третью, кое-что выяснить. Из реплик Регины - то язвительно-ироничных, то на грани площадной ругани, то трогательно-обиженных, как у обманутой девочки, стало очевидно, что на какой-то из новых своих картин Дар╠нов изобразил е╠, Яну. Что выставка проходит в заводском клубе, что вокруг, как всегда, ажиотаж, иностранцы, что назревает скандал, что за картину с мадам Синегиной дают круглую сумму, но Дар╠нов е╠ пока не прода╠т, и надо отдать должное, картина ему удалась. Но вот вранья она, Регина, не терпит, ведь ей ни от кого ничего не надо, только не надо вранья - неужели вам не противно самим, товарищи, и так вокруг одна ложь, так хотя бы между собой...

Глаза е╠, готовые вот-вот брызнуть слезами, смотрели с мольбой и страхом и не желали знать никакой правды. Она жаждала, чтоб Яна е╠ разуверила, пусть солгав. А Яна молчала. Правды она сама не знала. Любое утверждение относительно Гани казалось ложью или кощунством, а говорить что-то надо было. Ситуацию спас внезапно появившийся в буфете Денис, как всегда стремительный, отреш╠нный от всего, кроме дела, и весь в делах. "Ледокол", как его называли на студии. Он беспрепятственно прош╠л, разрезав плечом очередь, к буфетчице, и пока та металась под стойкой и за стойкой, - бифштекс, салат, кофе, - серо-стальные глаза его проплыли над толпой, на секунду задержались на жене и, как подозревала Яна, любовнице, выясняющих отношения, и тут же переключился на более интересный объект.

- Юра, ты меня слышишь? На сегодня вс╠ отменяется, предупреди людей. Буду через пять минут.

И направился с подносом на ближайшее свободное место.

Но обстановка уже разрядилась. Глаза у Регины высохли, она проводила долгим взглядом спину Дениса и чуть

заметно улыбнулась якобы чему-то своему, но улыбка была адресована Яне. Выпад, выигранное очко. Яна воспользова лась передышкой и бежала с поля боя.

Таинственная Ганина картина не давала покоя. Назавтра, сославшись на необходимость навестить за городом больную приятельницу, Яна села в ночной ленинградский поезд с намерением: 1. Позвонить на Ленфильм и узнать адрес клуба, где выставка Дар╠нова. 2. Посмотреть картину. 3. Остаток дня провести в Эрмитаже и вечером отбыть домой.

Вначале вс╠ шло по плану. С обратным билетом в сумочке Яна подошла к обшарпанному закопч╠нному зданию на окраине Ленинграда. Часы е╠ показывали без пяти десять, сердце, казалось, тукало в одном с ними бешеном ритме.

Гардеробщица сказала, что выставка закрыта. Директор клуба, он же, видимо, руководитель балетного кружка, рафинированный молодой человек в ч╠рном трико и толстых шерстяных носках, которого все звали Илья Ильич, попутно отдавая команды и показывая па, сообщил Яне, что выставка закрыта до особого распоряжения, что вокруг слишком много ненужной шумихи, что такой ажиотаж только вредит Дар╠нову, что он сам распорядился пока никого не пускать. Что от таких вот несознательных посетителей, вроде Иоанны - и из Москвы, и подальше, и с востока, и с запада приходится ежедневно отбиваться, а надо просто немного подождать, иметь терпение, когда страсти улягутся, и тогда милости просим... Простительно им не понимать, закордонным, но вы-то свои, зачем же обострять?..

Яна сказала, что ждать не может, что сегодня уезжает. И предъявила билет и удостоверение союза кинематогра фистов.

- Ну хоть на пять минут, никто не узнает...

- Сами же раззвоните. Люба, ну что вы такое изображаете?..


С е╠ билетом в руке Илья Ильич смерчем прон╠сся по залу под хмуро-завистливые взгляды танцоров и снова притормозил возле Яны, тяжело дыша.

- В общем, только с разрешения Дар╠нова. Хотите - ждите, попробуем позвонить в перерыв.

Иоанна ждала, зачем-то продолжая сжимать в руке билет. Телефон был на первом этаже в директорском кабинете, заваленном знам╠нами, кубками, вымпелами и спортинвентар╠м. Клуб жил своей жизнью - где-то прыгали, топали, стучали по мячу, по клавишам пианино и пели хором.

- Игнатий, это Илья. Тут одна дама рв╠тся, из Москвы. Вот и я говорю, никаких дам. Объясни ей по-русски, мне уже надоело.

Он су╠т Иоанне трубку, Ганя на том конце провода. Сердце подпрыгнуло и остановилось в горле, не давая дышать.

- Это я... Иоанна...

Трубка молчала. Только это молчание по имени "Ганя" да застрявшее в горле сердце. Потом она услышала его голос. Тихий, будто с того света:

- Кто это?

- Иоанна. Я только на один день.

Снова молчание, долгое, как затяжной прыжок без парашюта. Наконец, парашют раскрылся. Теперь голос прозвучал неожиданно близко. Всего одна надтреснутая где-то на полуслове фраза:

- Дай Илье трубку.

Трубка будто вросла в ладонь. Заставила себя разжать руку, почти ненавидя Илью Ильича, отобравшего у нее Ганин голос.

Она уже позабыла, к чему, собственно, весь сыр-бор, и шла за директором с балетной его походкой снова на второй этаж, с трудом соображая, куда и зачем е╠ ведут. Синяя птица осталась внизу, в директорском кабинете, заливая теплом

трепетного голубого дыхания флаги, вымпелы, выцветшие плакаты и спортинвентарь. У не╠ был Ганин голос:

- "Дай Илье трубку"...

Щ╠лкнул в замке ключ.

- Экспозиция была в двух залах, пока вс╠ собрано здесь. Надеюсь, вы не клептоманка и не вандалка - не обижайтесь, у нас тут кого только не отлавливали - и милицию вызывали, и скорую... Гений - явление космическое, обостр╠нно действует на психику окружающих. Как луна, например. Слыхали, что с некоторыми творится в полнолуние?

- Илья Ильич!.. - разнеслось по коридору.

- Извините, мне на репетицию. Я вас запру минут но сорок - Дар╠нов велел запереть. И не вздумайте курить.

- Некурящая и без комплексов.

Перспектива оказаться запертой среди Ганиных картин ужасала, но иного пути не было. Никаких комплексов. Стихли в коридоре шаги Ильи Ильича. Стараясь не вглядываться в развешанные и расставленные повсюду мрачные порождения Ганиной фантазии - кое-что она уже видала у Регины, - Яна обошла комнату и сразу нашла, что искала. Картина висела особняком, низко, примерно в метре от пола. Сбоку падал свет от окна.

Она подходила вс╠ ближе, постепенно погружаясь в картину, как в сон...

ПРЕДДВЕРИЕ

"Женщина, которая летом ещ╠ говорила, что без накрашенных губ чувствует себя хуже, чем если б она пришла в общество голой - перестала делать маникюр, красить губы и делать прич╠ску. - Невестка великого человека". / Из дневника М. Сванидзе/.

"Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляют его бюсты и портреты - да

ещ╠ какие! - в местах, к которым они не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. Тут он становится серь╠зен. Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. "Подхалимствующий дурак, - сердито сказал Сталин, - приносит больше вреда, чем сотня врагов". Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только потому, что он знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха е╠ устроителям, и знает, что вс╠ это относится к нему не как к отдельному лицу, а как к представителю течения,
утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция". /Леон Фейхтвангер/

" Глава 2 Конституции - Государственное устройство - перечисляет множество национальностей, и, когда на московском съезде видишь перед собой всю эту разнообразную массу голов - грузинских, туркменских, узбекских, киргизских, таджикских, калмыцких, якутских, - только тогда становится ясно, какую непомерно трудную задачу представляла проблема объединения этих национальностей под знаком серпа и молота. На разрешение национальной проблемы Союзу понадобилось некоторое время. Но теперь он е╠ окончательно урегулировал; он доказал, что национализм с интернациона лизмом сочетать возможно".

" Любовь советских людей к своей родине не уступает любви фашистов к их родине; но тут любовь к СОВЕТСКОЙ родине, а это означает, что любовь эта зиждется не только на мистическом подсознании, но что она скреплена прочным цементом разума". /Леон Фейхтвангер/

Из показаний подсудимого Радека:


"Если спросить о формуле, то это было возвращение к капитализму, реставрация капитализма. Это было завуалиро вано. Первый вариант усиливал капиталистические элементы, речь шла о передаче в форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязатель ствах поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых. Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских концессионеров сосредото чиваются интересы частного капитала в России. Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во вс╠м сельском хозяйстве, то в значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном восстановлении капиталистичес ких элементов, то во втором - контрибуции и их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом письме отдавал себе уже полностью отч╠т, что это есть возрождение частной
торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами".

Радек: О содержании письма Троцкого я говорил с полной точностью.

Вышинский: Какие там стояли вопросы?

Радек: Победа фашизма в Германии, усиление японской агрессии, неизбежность войны этих государств против СССР, неизбежность поражения СССР, необходимость для блока, если он прид╠т к власти, идти на уступки.

Вышинский: Значит, вы были заинтересованы в ускорении войны и заинтересованы в том, чтобы в этой войне СССР приш╠л к поражению? Как это было сказано в письме Троцкого?


Радек: Поражение неизбежно, и оно созда╠т обстановку для нашего прихода к власти, поэтому мы заинтересованы в ускорении войны. Вывод: мы заинтересованы в поражении.

Вышинский: А вы были за поражение или за победу СССР?

Радек: Все мои действия за эти годы свидетельствуют о том, что я помогал поражению.

Вышинский: Эти ваши действия были сознательными?

Радек: Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда.

Вышинский /К Радеку/: Вы сказали, что было и второе письмо - в декабре 1935 года. Расскажите о н╠м.

Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили об экономическом отступлении на базе Советского государства, то в этом письме намечался коренной поворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок, и называл определ╠нно Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР. В-третьих, с точки зрения экономической, он предвидел следующие последствия поражения: отдача не только в концессию важных для империалистических государств объектов промышленности, но и передача, продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных экономических объектов, которые они наметят. Троцкий предвидел облигационные займы, т. е. допущение иностранного капитала к эксплуатации тех заводов, которые формально останутся в руках советского государства.

В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового кулацкого строя. Наконец, совершенно открыто ставился вопрос о необходимости возрождения частного капитала в городе. Ясно было, что речь шла о реставрации капитализма.


В области политической новой в этом письме была постановка вопроса о власти. В письме Троцкий сказал: ни о какой демократии речи быть не может.

Рабочий класс прожил 18 лет революции, и у него аппетит громадный, а этого рабочего надо будет вернуть частью на частные фабрики, частью на государственные фабрики, которые будут находиться в состоянии тяжелейшей конкуренции с иностранным капиталом. Значит - будет крутое ухудшение положения рабочего класса. В деревне возобновится борьба бедноты и середняка против кулачества. И тогда, чтобы удержаться, нужна крепкая власть, независимо от того, какими формами это будет прикрыто.

Леон Фейхтвангер: "И мне тоже, до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставлен ной с необычайно жутким, предельным искусством.

Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если вс╠ это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда.

После тщательной проверки оказалось, что поведение, приписываемое Троцкому обвинением, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него поведением, соответствующим его внутреннему состоянию. ...Троцкий бесчисленное множество раз давал волю своей безграничной ненависти и презрению к Сталину. Почему, выражая это устно и в печати, он не мог выразить этого в действии? Действительно ли это так "невероятно", чтобы он,

человек, считавший себя единственно настоящим вожд╠м революции, не наш╠л все средства достаточно хорошими для свержения "ложного мессии", занявшего с помощью хитрости его место? Мне это кажется вполне вероятным.

Русским патриотом Троцкий не был никогда. "Государство Сталина" было ему глубоко антипатично. Он хотел мировой революции. Если собрать все отзывы изгнанного Троцкого о Сталине и о его государстве воедино, то получится объ╠мистый том, насыщенный яростью, ненавистью, иронией, презрением. Что же являлось за все эти годы изгнания и является и ныне главной целью Троцкого? Возвращение в страну любой ценой, возвращение к власти".

* * *

"Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение... искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, сво╠ беспредельное восхищение. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это благополучие... К тому же Сталин действительно является плотью от плоти народа". /Леон Фейхтвангер/

СЛОВО АХА О СЛОВЕ:

- Итак, да здравствует цензура! Во всяком случае нравственная, идеологическая, противостоящая царству Мамоны.

Я уже говорил о том, что, отделив церковь от государства, Иосиф взял на себя лично всю вину перед Богом за неизбежные в революционной ситуации кровь, репрессии, насилие. Грязную работу должен делать кесарь вне церковной ограды - честь и слава Иосифу, что он не стал вмешивать церковь в кровавые разборки и террор.

Цензура - благословение кесаря. Кесарь-пастырь как бы бер╠т на себя ответственность за растиражированное слово - самое грозное оружие, способное на самое страшное

- убийство душ: "И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне". /Мф. 10, 28/ .

Смотри, чтобы слово тво╠ не сгубило ничьей души!

"Веленью Божию, о муза, будь послушна..."

Это осознали, наверное, к концу жизни все великие поэты "в земле российской просиявшие".

М. Лермонтов "Кинжал":

Игрушкой золотой он блещет на стене -

Увы, бесславный и безвредный!

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

Сво╠ утратил назначенье,

На злато променяв ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы;

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как Божий дух, носился над толпой,

И отзыв мыслей благородных

Звучал, как колокол на башне вечевой

Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык,

Нас тешут блестки и обманы;

Как ветхая краса, наш ветхий мир привык

Морщины прятать под румяны...

. . .

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно-малодушны,

И перед властию презренные рабы.

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный


Неверием осмеянных страстей.

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройд╠м без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш с строгостью судьи и гражданина

Потомок оскорбит презрительным стихом

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

/М. Лермонтов/

Я знаю силы слов, я знаю слов набат.

Они не те, которым рукоплещут ложи,

От слов таких срываются гроба.

Шагать четв╠ркою своих дубовых ножек.

Светить всегда, светить везде

До дней последних донца...

/Вл. Маяковский/

Свидетель Вячеслав Иванов:

"Если бы меня спросили, какова была государственная идеология того писательского круга, с которым я был хорошо знаком с детства, коммунистическая или антикоммунисти ческая /говоря на популярном теперь языке/, я бы, не задумываясь ответил: ни та ни другая. Господствовал цинизм. Для многих литература была выгодным промыслом, писатели /да и акт╠ры, и люди других искусств/ сознательно шли на сделку, ни во что не веря и даже не очень это скрывая /как, например, Алексей Толстой, часто встречавшийся с моими родителями перед войной и во время нее/".

"Так повелось, так будет и впредь, товарищи, что и в радости, и в горе мы всегда мысленно обращаемся к нему, к творцу новой жизни. При всей глубочайшей человеческой скромности товарища Сталина прид╠тся ему терпеть излия

ния нашей любви и преданности, так как не только у нас, живущих и работающих под его руководством, но и у всего трудящегося народа все надежды на светлое будущее человечества неразрывно связаны с его именем". /Мих. Шолохов/.

Корней Чуковский о разговоре с Тыняновым:

"Говорил ему свои мысли о колхозах. Он говорит: я думаю то же. Я историк. Я восхищаюсь Сталиным как историк. В историческом аспекте Сталин как автор колхозов - величайший из гениев, перестраивавший мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда был бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи. Человек скромный, Тынянов тут же добавил: "Но, пожалуйста, не говорите об этом никому. - Почему? - Да, знаете, столько прохвостов хвалят его теперь для самозащиты, что, если мы слишком громко начн╠м восхвалять его, и нас причислят к той же бессовестной группе".

Иосиф пытался из нагромождения человеческой руды извлечь крупицы золота. Образа и подобия. Пусть порой варварскими способами, но пытался.

* * *

Неосторожное обращение со словом... Боже, что вы творите, играя атомной бомбой слова как футбольным мячом! Слово служит вам скатертью-самобранкой, альковной подушкой, трамплином для карьерного прыжка, а чаще всего - рыночным товаром. Как вы безумны, господа-товарищи... Ведаете ли, что Иосиф Кровавый спас вас? Что ж╠сткая цензура была той смирительной рубашкой, которую надевают на безумцев, желающих пошвыряться бомбами? И это вы называете свободой?

Отойдите подальше от дальних и ближних, играйте так сами или с такими же чокнутыми. Взорвитесь же, наконец, вы имеете на это право, - но вы жаждете взорвать вс╠ вокруг, погубить, испакостить в людях образ Божий на много поколе

ний впер╠д... И при этом, как тот Змей, уверяете: "Ешьте, не умр╠те, но будете, как боги..."

Вы множите ядовитые плоды древа познания, заставляя потребителей вашей продукции погружаться в неведомые доселе глубины греха, всплывшего со дна вашей смердящей души, и хорошо ещ╠, если вы при этом предупреждае те: "Яд!" Но чаще всего вы уверяете себя и весь мир, что не только не больны, но можете лечить других, а если и больны, то чем-то редкостным, упоительным и изысканным, а не банальным омерзительным вампиризмом - жаждой чужой крови, чужой плоти, чужой жизни... Противным Богу хищничеством, раковой опухолью падшего человечества, закрывающей путь в Царствие.

Вы множите плоды зла, извлекая семена из подполья вашей погибающей души, уже атрофированной адским холодом и не чувствующей боли, и стряпаете из них экзотические блюда - розово-голубые, садомазохистские, разгульно-балд╠ж ные, наркоодуряющие, со свежей кровью, потрохами, монте-карлами, шальными бабами, несчастными отвязанными девками... Блюда, о которых народ прежде слыхом не слыхал - спасибо, приготовили. Угощаете. "Ешьте, не умр╠те, солгал Бог..." И называете этот сатанизм свободой. Ведаете ли, что творите, господа новоявленные, соблазняя "малых сих"? Превращая их в вампиров? Это их кровь на ваших губах; это ваша кровь на их губах... Вводя в эту ядовито-сладкую запретную дверь своих читателей и зрителей, вы сполна заплатите за каждого. За каждого, кто не найд╠т обратной дороги.

Чем будете расплачиваться с Господином, когда последуют за вами в вечность страшные счета? Ибо, как известно, "Рукописи не горят".

"...и вырвал грешный мой язык, и празднословный, и лукавый..."

Господа-товарищи писатели, самовлюбл╠нные и жадные, тщеславные и сластолюбивые, любители женщин и выпивки, тр╠па, озабоченные дачным и квартирным вопросом, соблазн╠нные всеми возможными грехами за ширмой атеиз

ма, ибо чтобы "вс╠ было дозволено", надо "убить Бога"... Не на страницах какого-нибудь бесноватого издания, а В СЕБЕ.

"Сказал безумец В СЕРДЦЕ СВОЕМ: нет Бога". Или, ещ╠ хуже, приспособит Истину, как старуха золотую рыбку, "служить на посылках", что давно пытается провернуть международная Вампирия.

Кто из них "ведает, что творит", получит больше осуждения, чем наивные строители Иосифова царства, распевавшие:

Если любишь и веришь;

Если цели ясны,

Океаны измеришь,

Долетишь до луны.

И когда б меня спросили:

- Где жив╠шь ты? Назови,

Я б сказал: - Проспект счастливых

В светлом городе любви!

Или:

Я друзей соберу, -

Пусть берут вс╠, что есть в рюкзаке,

И опять я в пути налегке.

Или:

С пути ты собь╠шься, и некому руку

Тебе протянуть, ты слабеешь в борьбе,

Но сердце хорошего, верного друга

Укажет дорогу тебе.

Или:

На прощанье небес синевою,

Чистотою студ╠ной воды,

Голубою заветной полярной звездою

Поклялись в нашей верности мы.


Или:

То, что жд╠т в коммунизме нас

Сердце видит раньше глаз.

"Других писателей" у Иосифа не было, порой приходилось ему самому мастерить "новых людей" из полена. Что толку было проповедовать циничной своей интеллигенции, что она должна по Замыслу служить эмоционально-многоцвет ной радугой между Небом и земл╠й? Радугой по имени Красота, Вдохновение, Добро... Воздействовать на разум и сердце, когда молчат дух и благодать...

Большинство понимало лишь кнут и пряник. Но и этих Иосиф заставил работать на Дело. Если не на Небо, то хотя бы против Вампирии. Шла смертельная схватка с самим князем тьмы, иногда его же методами; катилось колесо, девятый вал истории, сметающий и крушащий вс╠ и вся. То была волна гнева Божия, ибо без Его Воли "и волос с головы не упад╠т". И погибшие безвинно получат свой венец в Царстве. Но кто, кроме самого Творца, может определить эту вину каждого в мире, где вс╠ взаимосвязано? Где "нам не дано предугадать" и дети порой искупают вину отцов и дедов...

"Несправедливо,.." - скажет кто-то. Но сам Спаситель показал нам этот единственный путь избавления, омовения от греха безвинной Своей Кровью, без чего нет преображе ния, а следовательно и Пути в Царствие.

Шла смертельная схватка за судьбу первой в мире Антивампирии, православного по духу отечества, несмотря на все "измы". Великой земли Российской. И назовите мне хотя бы один опус, за исключением разве что Емельяна Ярославского да нескольких откровенно богоборческих книжонок, которые сам Иосиф презрительно назвал "мукулатурой", который ты, АГ, мог бы предъявить на Суде как "хулу на Духа" - единственное непрощаемое?..


- Есть кое-что, есть, - проворчал АГ.

- Я говорю, разумеется, не о качестве "соцарта", где было много всякого, всевозможной конъюнктуры от кнута и пряника, я говорю о сути - какие первичные продукты, доброкачественные или отравленные заложил автор в основу блюда? Иосиф это всегда прозревал, чего нельзя сказать об его чрезмерно услужливых цензорах...

Были Горький, Алексей Толстой, Шолохов, Фадеев, Маяковский, Пастернак. Прекрасные фильмы, музыка, театр, балет, живопись, скульптура, архитектура - и вс╠ это если не всегда несло высоту Духа /что от Бога/, то, благодаря цензуре, хотя бы воевало на нашей стороне.

"С кем вы, мастера культуры?"

- Лакировка, врань╠, - прошипел АГ.

- Повторяю, сын тьмы, что метод соцреализма - попытка моделировать, преобразовывать действительность. Выдавать "желаемое за действительное" в хорошем смысле слова. Роман, балет, поэма, фильм - не статистический или бухгалтерский отч╠т, где грех фантазировать... Мечта, откровение, прорыв в будущее на уровне интуиции или на╠много труда - какая разница! Главное - копать клад в нужном месте. Пусть мечты эти чаще всего бледные, неубедитель ные, но они звали в Небо, а не в яму. И худо-бедно, до сих пор поются, читаются и смотрятся.

Слово шло впереди событий, было во многом зачинателем всяких там движений. Героям, пусть вымышленным, подражали... "Слово - полководец человечьей силы..."

В конце концов, с точки зрения таких "критиков и реалистов", весь Замысел Творца о богочеловечестве - утопия, ибо заложенная в каждом идея осуществляется далеко не полностью нашей свободной грешной волей. Именно Слово нас зов╠т, поднимает с колен, да╠т силы на восхождение.


БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1938 г. Избран членом Президиума Верховного Совета СССР. Выступление с речью перед участниками Первого Всесоюзного совещания работников высшей школы. Книга "Краткий курс ВКПб" "печатается в "Правде". Проводит совещание руководящих работников металлургических заводов.

1939 г. Руководство работой 18 съезда ВКПб. Избран председателем комиссии по изменению программы партии. Избран членом ЦК, секретар╠м ЦК, членом Политбюро и Оргбюро ЦК. Избран поч╠тным членом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. Избран поч╠тным членом академии наук СССР.

"В Советском Союзе существует правящая иерархия, строго централизованная и совершенно независимая от так называемых Советов и народа. Подбор ид╠т сверху вниз. Сталин имеет в своих руках власть абсолютного самодержца. Он подбирает себе Центральный Комитет партии, который он затем истребляет в промежутке между двумя съездами партии Советов. Съезды созываются тогда, когда Сталину и его клике необходимо санкционировать свершившийся факт. Бюрократия располагает огромными доходами не столько в денежном, сколько в натуральном виде: прекрасные здания, автомобили, дачи, лучшие предметы употребле ния со всех сторон страны. Верхний слой бюрократии жив╠т так, как крупная буржуазия капиталистических стран, провинциальная бюрократия и низшие слои столичной живут, как мелкая буржуазия. Бюрократия созда╠т вокруг себя опору в виде рабочей аристократии; как герои труда, орденоносцы и пр., все они пользуются привилегиями за свою верность бюрократии, центральной или местной. Все они пользуются заслуженной ненавистью народа." /Лев Троцкий/


* * *

"Мы вынуждены наскоро, буквально на ходу переучивать совершенно неквалифицированных людей и подготавли вать из них квалифицированных, на удовлетворение хотя бы минимальных потребностей наших предприятий".

"Школы начального обучения в текущем году охватывают 11638 тысяч учащихся. Процент грамотности по СССР довед╠н до 62 процентов.

Главное теперь перейти на обязательное первоначаль ное обучение. Я говорю "главное", так как такой переход означал бы решающий шаг в деле культурной революции". /И. Сталин/

Свидетельствует В. Корнев:

"Классы у нас были большие, человек по сорок, но приходили далеко не все. Часто детишки болели, особенно малярией. У многих не было теплой одежды, в морозы приходилось оставаться дома. Другие сидели с младшими, когда родители работали. Для начальных классов выдавали бесплатные завтраки в рабочей столовой, куда водили на большой перемене. Завтраки были маленькие, а аппетиты большие. Для некоторых эти завтраки служили и обедом, и ужином. Ш╠л голодный 1934 год вслед за голодным 1933-м."

В 1939 году показатели грамотности в Советском Союзе достигли 87 процентов - наивысшего в мире.

"Вспоминая и обдумывая школьные годы, не могу не поймать себя на мысли, что вс╠ в нашей школе было хорошо и правильно. Не было тогда спортивных залов, лабораторий, дорогого оборудования, но была Школа с большой буквы, которая в трудные годы в здоровой жизнеутверждающей атмосфере учила наше поколение труду, добру, патриотизму, И были люди, бескорыстно отдававшие этот свой труд, талант, любовь, жизнь. Большое спасибо вам за это! Едва ли не самая крепкая, неприступная оборона, о которую разбилось фашистское нашествие, была проложена вами, самыми мир

ными, самыми скромными людьми на Земле - нашими учителями." / В. Корнев/

"В целом СССР по объ╠му промышленного производства, по техническому оснащению вновь построенных предприятий вышел на первое место в Европе и на второе место в мире. Мощная база обороны страны была создана."/Маршал Жуков/

"Спасение челюскинцев показало, что в любой момент вся наша страна поднимется на защиту, когда это нужно будет, и что многих и многих героев сможет она дать. Спасение челюскинцев показало, насколько мы можем рассчитывать на собственные силы..." /В. Куйбышев/

"Поезд мчался как бы по аллее цветов" /оператор Н. Вихирев о встрече челюскинцев/.

" В 1934 году в СССР побывал французский художник А. Марке. По возвращении в Париж, на расспросы он ответил:

"А мне понравилось. Подумайте - большое государство, где деньги не решают судьбы человека! Разве это не замечательно?.." /В. Корнев/

" В 1935 году был утвержд╠н генеральный план реконструкции Москвы. Ни один из крупных городов земли не знал такого великого обновления. По этому плану сносились целые районы старой застройки и возводились новые проспекты, мосты, уникальные здания. Центр города, улица Горького, Садовое кольцо, набережные перестраивались заново... при этом некоторые здания перемещали целиком, без разборки. Около 60 километров набережных рек Москвы и Яузы покрыли гранитом... Был тогда у строителей лозунг "Строим на века!" Всего за два года было построено 10 мостов, в том числе Крымский, Москворецкий, Новый Каменный, Краснохолмский и другие. Построены: театр Красной Армии, концертный зал им. Чайковского, библиотека им. Ленина, стадион "Динамо", здание Дома Правительства, гостиница "Москва". Построены 400 школ, более 400 детских садов и ясель,

новые больницы, родильные дома, дома пионеров, фабрики-кухни, хлебозаводы-автоматы. Прекрасные общественные здания были построены в столицах Союзных Республик и других городах.

В то же время строилась и благоустраивалась столица Пионерской Республики - Артек в Крыму... Народ отдавал самое лучшее детям. По всей стране в самых красивых местах строили тысячи пионерских лагерей. /В. Корнев/

"Я в Москве. Я никак не могу поверить: я в Москве. Вы не знаете, насколько остро я ощущал вину перед русским народом, чудесно строящим новую жизнь..." /А. И. Куприн по возвращении на Родину/.

О московском метро:

"Впечатление такое, что находишься в хрустальном дворце, озар╠нном солнцем, а не глубоко под земл╠й".

"Противоположность мировоззрений, которая отделяла оба государства друг от друга, не уменьшилась в результате заключения ими договора 1939 года. Советский Союз оставался в глазах Гитлера идеологическим врагом Германии". / Немецкий Генерал К. Типельскирх/

* * *

Она подходила все ближе, постепенно погружаясь в картину, как в сон.

Пробуждение - нежданные слезы. Они текли за уши, в уголки губ, за ворот, горячие и неудержимые, откуда-то из самых сокровенных глубин е╠ "Я".

Иоанна отошла к окну. Параллельные потоки машин и прохожих, серенькое промозглое питерское небо, донесшийся невесть откуда огуречный запах корюшки понемногу успокоили. Она подвинула к картине единственный в комнате стул, села, упершись локтями в колени, стиснув ладонями горящие щ╠ки и смотрела, смотрела...


Вагон электрички, сидящий спиной мужчина, похожий этой самой спиной на Ганю. За окном в синеющих сумерках отражается противоположная часть пустого вагона и женский лик, как если бы женщина сидела напротив и отражалась в стекле. Но на скамье никого нет, кроме раскрашенной лошадки из папье-маше с льняной гривой.

Вот и вс╠. Центром картины был этот неизвестно откуда взявшийся женский лик за окном, таинственно-прекрас ное видение, мираж, пронизанный каким-то трепетным светом. Не лицо, а именно лик. И вс╠ же это было несомненно лицо е╠, Иоанны, с поразительно переданным портретным сходством и вместе с тем как бы условное, без возраста, с летящими в синие сумерки волосами, перехваченными не голубым кольцом из пластмассы, а старинным витым шнуром. С удивл╠нно приоткрытым детским ртом - Денис всегда подшучивал: "Закрой, ворона влетит", с огромными глазами, будто впитавшими в себя и синеву сумерек за окном, и недавнюю зелень едва различимого в сумерках хвойного леса, - они смотрели как бы из самой вечности в трогательно-б езнад╠жном порыве догнать, обрести плоть, воссоединиться с летящим в ином измерении миром. Обреч╠нные на вечную разлуку по ту сторону бытия.

Иоанна не смогла бы сказать, нравится ли ей картина. В живописи она себя справедливо считала полным профаном, никогда на эту тему не разглагольствовала, на выставках просто ходила молча и смотрела, совершенно непредска зуемо отдавая предпочтение работам, казалось бы, самых разных направлений и степеней таланта. Грубоватые, нарочито небрежные мазки, обозначающие Ганину спину, кусок скамьи, лошадку из папье-маше - такая манера е╠ обычно отпугивала. На призывы друзей "разобраться, изучить, проникнуться и врубиться" Яна отвечала, что любая область знаний, культуры, или даже просто какого-либо ремесла окажется необычайно интересной, если е╠ "изучить и проник

нуться", будь то высшая математика, всякие там эксперименты в искусстве и науке, пчеловодство или искусство высшего пилотажа в авиации, - но где взять на вс╠ это время, товарищи?

Однако здесь мрачная, тяжеловесная структура картины как бы подч╠ркивала идеально-призрачную красоту видения за окном.

Неяна с лицом Яны. Казалось, черты е╠, как маска, как переводная картинка приложены к лику той, другой, от которой остались лишь глаза. Именно эти глаза, их непередаваемое выражение вызвали у Яны неудержимые сл╠зы. Что она оплакивала? Кого? Себя? Ту, другую? Или их обеих?..

Заворочался в замке ключ. Яна вскочила, оттолкнув ногой к стене стул, будто е╠ застали за чем-то постыдным. Стул с грохотом упал. Мысль, что заметят е╠ сходство с той, за вагонным стеклом, и будут сравнивать, была невыносимой.

Вошедший Илья Ильич подозрительно оглядел комнату, лежащий на боку стул, прячущую лицо зар╠ванную Иоанну и объявил, что звонил Игнатий, что он сейчас приедет и просил подождать, но ждать лучше внизу, потому что Дар╠нов, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?

Снова затяжной прыжок, пока в директорском кабинете среди вымпелов, стенгазет и спортинвентаря не материализовался вдруг Ганя в распахнутой короткой дубл╠нке, без шапки, с тающими снежинками в цыганской гриве - из затяжного прыжка, как и она. Он молча сжал е╠ руку, и парашют над ними раскрылся, и сразу стало легко и спокойно, и снова поразило Иоанну это дивное ощущение их глубинной нераздельности, отвергающей все атрибуты обычной любовной игры-войны во имя соединения, нарастающей мучительной жажды - одновременно господства и рабства.

Их парашют раскрылся и парил в небесах высоко над миром, и пока Илья Ильич обсуждал с Ганей какие-то теку

щие дела, а Яна ждала конца их разговора, изучая фотогазету со спортивными достижениями клуба, она вс╠ время чувствовала спиной его взгляд и знала, что он не слышит ни слова из того, что втолковывает ему Илья Ильич. И что он знает, что и она ничего не видит, кроме его взгляда. Парашют н╠с их неведомо куда, и с этим ничего нельзя было поделать - в упоительной подлинности этого полета не было места ни страху, ни игре, ни рассуждениям, ни даже косметике, к которой Яна за весь тот день так ни разу и не прикосн╠тся. Хотя и убедилась,
проходя мимо зеркала, что похожа на мокрую курицу.

- Иоанне не нравятся мои картины, - услышала она, - она любит Левитана и "Девочку с персиками", музыку Вивальди и коммерческий кинематограф с хэппи-эндом.

Это означало, что Ганя освободился. 3абавно, что насч╠т не╠ он был недал╠к от истины. Илья Ильич усомнился:

- Не может быть. Свидетельствую, она от восторга сломала стул.

- От негодования, Илюха, - сказал Ганя, вставая.

- Господи, Иоанна, что же вам могло не понравиться?

- Стул, - сказала Яна.

Это было, пожалуй, единственное их в этот день упоминание о выставке, включая и причину е╠ приезда. Первое время они вообще не говорили ни о ч╠м, хотя шли пешком от клуба до центра. Рука об руку, как влюбл╠нные подростки. Разве что те бывают счастливы обычно предвкушением ещ╠ большего, для них же это состояние счастья было абсолютным и предельным, уже где-то на грани невозможного. Так же будут они бродить спустя годы по лужинскому лесу, пожираемые комарами, пока тропинки не сотр╠т полностью тьма, а единствен ным ориентиром станет дал╠кий хор лужинских собак.

А пока - коробки новостроек, постепенно сменяющие ся умирающими особнячками питерских окраин, хлюпающие снежной кашей тротуары, регулируемые и нерегулируемые

перекр╠стки, такая же снежная каша из-под кол╠с, плывущие мимо силуэты прохожих, будто по снежному экрану, плывущее мимо пространство и время, где единственная реальность - снежинки в Ганиных волосах, тепло его руки сквозь кожу перчатки и иногда мгновенное, как черкнувшая в ночи золотая звезда, касание его взгляда.

Потом они обедали в каком-то то ли кафе, то ли ресторане, и как-то само собой подразумевалось, что им нельзя ни к нему домой, ни в места, где их знают, ни куда бы то ни было, что у каждого из них своя жизнь, но то. что с ними происходит, не имеет к этой жизни никакого отношения. Вновь эта как бы надмирность их сближения не давала возможнос ти осознать, что же, в конце концов, происходит. Моя руки в туалетной комнате этого то ли кафе, то ли ресторана, почему нельзя взять, например, и подкрасить губы, как она сделала бы в любой другой ситуации? Почему нельзя болтать с Ганей о том, о с╠м? Почему вообще стало нельзя, что всегда было можно?

Впоследствии она не могла вспомнить, что они ели, и ели ли вообще что-нибудь - наверное, ели, не сидеть же они пришли вот так, напротив друг друга на горе официанту! А ей только и запомнилось, что официанта звали Олегом. Прямо перед ней светилось лицо Гани, неправдоподобно прекрасное и совершенное, совсем рядом, на расстоянии протянутой руки. Она знала, что нельзя смотреть вс╠ время, заставляла себя отводить глаза и смотрела снова, зная, что и сама сейчас так же светится от этого превышающего человеческие силы счастья - видеть на расстоянии протянутой руки светящийся, будто из самой вечности, Ганин лик, ощущать каждой клеткой неодолимое притяжение таинственной т╠мно-янтарной глубины его глаз.

Яна вспомнила, что он не пь╠т, и тоже наотрез отказалась; зато они выпили очень много кофе, тогда-то и началась, кажется, их обоюдная исповедь, которая продолжалась и по

том, во время их бесконечного кружения по городу, по каким-то скверам, скамейкам, кладбищам и кафе-мороженым. Вс╠, что лежало годами на самом дне души и предназначалось только для личного пользования, было вытряхнуто и свалено к ногам Гани. С ним исключалась просто болтовня о том, о с╠м, любая игра и фальшь. Вс╠, что она прежде рассказыва ла другим. Произош╠л безошибочный мгновенный отсев, который выяснил, что существуют две Иоанны. Та, что кружила по городу с Ганей, была, возможно, даже хуже той, оставшейся по ту сторону бытия, и не разобраться, какая же из них истинная - та, что лж╠т, или та, что говорит правду. Правда лежала на дне колодца, там была грязь и всякие посторонние предметы и, возможно, золотые монеты на дне. Она торопливо наполняла внизу в╠дра, боясь, что не успеет, а Ганя терпеливо вытаскивал ведро за ведром. Если бы он разжал руку, ведро, нагруженное грязью со дна души, убило бы е╠, стоящую внизу. Это была бы смерть. Но Ганя не уходил, он слушал, слушал, и, как ей казалось, не проронил ни слова. Но, когда они сидели в вокзальном ресторане, ожидая, когда объявят посадку на е╠ поезд, она уже тоже знала о н╠м вс╠, и это, конечно же, тоже было чудом, потому
что она могла бы поклясться, что говорила лишь она. И по мере того как очищался колодец и тайное становилось явным, и золотисто-ян тарный свет Ганиных глаз проникал вс╠ глубже, пока не достиг самого дна е╠ души, коснулся чего-то, ей самой неведомого, какой-то глубинной тайны е╠ "Я", мгновение опять остановилось. Оно останавливалось всякий раз, когда Ганя поднимал голову от невесть какой по сч╠ту чашки с эмблемой МПС или пепельницы МПС, куда он стряхивал пепел невесть какой по сч╠ту сигареты. И т╠плые золотисто-янтарные отблески, скользнув по е╠ душе, снова гасли, когда его волосы, как пиратская повязка, обрушивались на лоб, закрыв пол-лица - тяж╠лые влажные пряди, впитавшие тысячи растаявших снежинок того дня.


ИГНАТИЙ

Жил-был Ганя, баловень судьбы, номенклатурный мальчик. Сын ответственного партработника из большого уральского города - папы с персональным шоф╠ром, регулярными командировками и вызовами в Москву, спецраспреде лителями и прочими номенклатурными благами. Папа, кстати, был убежд╠нным аскетом, фанатом "летящего впер╠д паровоза". Пусть меняются машинисты, ошибаются, прут на красный свет, давят отдельных граждан, а то и целые народы - не становись на рельсы! Рельсы проложены правильно, остановка только в коммуне и "иного нет у нас пути". А в случае чего и винтовка в руках имеется.

Этому летящему к светлому будущему локомотиву отец и молился, это был смысл его жизни, за который сражался в гражданку дед, а потом и он вкалывал, голодал, проливал кровь уже на второй мировой, и опять строил, руководил, не спал ночами - иногда на работе, иногда дома, ожидая ареста. Отец бы, наверное, предпоч╠л сам быть раздавленным этим локомотивом, чем потерять в него веру. Лиши его этой веры, отец бы, наверное, застрелился. Потом настал конец восьмидесятых, времена разоблачения, когда бывшие единоверцы стали поклоняться уже не цели, не светлому будущему, даже не локомотиву, а самим рельсам, которые якобы были когда-то проложены правильно, но полоумные злодеи и маразмати ки-машинисты умудрились каким-то образом угнать с них паровоз, разъезжая по окрестным полям и деревням, давя массу народа и вообще творя уйму бед. А теперь весь смысл в том, чтоб вернуть его на рельсы. Цели, правда, уже не видно, но рельсы-то правильные!

Их будет искренне жаль, оставшихся в конце восьмидесятых и позже растерянно стоять на рельсах, по которым промчалась их жизнь, и мучительно размышлять - куда же

они вс╠-таки приехали? Или по инерции одиноко бредущих впер╠д по шпалам, уже без пущенного под откос паровоза. Брести, пока хватит сил...

Но тогда, в конце пятидесятых, отец был на коне, а вечно во вс╠м сомневающийся Ганя пробовал дискуссировать. Но тот обрезал:

- Вот сдам тебя, контру, куда следует!

В шутку, конечно. А мать пугалась.

- Молчи, Ганечка. Думай, как хочешь, только молчи.

Отец тоже считал, что каждый имеет право думать. Но молча. Верь себе пожалуйста хоть в марсиан, но с рельсов сойди и не мешай правильному движению.

- Почему ты считаешь, что оно правильное?

- Потому что верю. А во что ты-то веришь? - огрызался отец. - В корыто с икрой? В мешок золота? В капитализм? Что там хорошего, в их капитализме? Изобилие!.. Ну представь - вс╠ тво╠. Заходи в любой магазин, покупай что хочешь и сколько хочешь. Ну обожр╠шься икрой, а дальше что?

- А в светлом тво╠м будущем разве не так? Каждому по потребностям. Мало ли у кого какие потребности! А если я обжора?

- Мо╠ будущее, сын, светлое, а не сытое, - отец молитвенно поднимал палец, - светлое!..

- Ты хоть знаешь, что это такое? Это же, папуля, абстракция. Прекрасный мираж.

- Лучше уж верить в прекрасный мираж, чем в корыто.

- Ты, бать, как Пушкин. "Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман".

С этого, пожалуй вс╠ и началось. С необходимости достойно ответить отцу и самому себе.

Куда идти? Какую цель поставить вместо "мечты прекрасной, ещ╠ не ясной", обильно политой потом и кровью нескольких поколений?


Итак, "наш паровоз впер╠д лети". Если не в коммуну, то куда?

Ганя с удивлением обнаружил, что современное человечество над этим не очень-то задумывается. Никто не хочет, естественно, глобальных катастроф, атомных или экологических, ну а вообще-то едем и едем...Некоторые ещ╠ верят в прогресс, хотя с развитием цивилизации вероятность полететь под атомный, экологический или прочий откос весьма возрастает. Другие с удовольствием повернули бы паровоз назад и строят насч╠т этого всякие радужные планы, ну а большинство просто едет в неизвестном направлении, зная лишь одно - рано или поздно из поезда тебя выкинут. Навсегда. А он помчится себе дальше, поезд смертников. Над каждым тяготеет смертный приговор, уже сотни поколений сменили друг друга, и ни сбежать, ни спрятаться. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. А пассажиры стараются вести себя так, будто им ехать вечно. Поудобнее устраиваются в купе, меняют коврики, занавесочки, знакомятся, рожают детей - чтоб потомство заняло тво╠ купе, когда выкинут тебя самого. Своеобразная иллюзия бессмертия! Детей, в свою очередь, заменят внуки, внуков - правнуки... Бедное человечество! Поезд жизни, ставший поездом смерти. М╠ртвых, уже сошедших, в сотни раз больше, чем живых. Да и они, живущие, приговорены. Вот шаги проводника - за кем-то пришли. Не за тобой ли? Пир во время чумы. Едят, пьют, веселятся, играют в карты, в шахматы, собирают спичечные этикетки, набивают чемоданы, хотя на выход здесь требуют "без вещичек". А иные строят трогательные планы переустройства купе, своего вагона или даже всего поезда. Или вагон ид╠т войной на вагон, купе на купе, полка на полку во имя счастья будущих пассажиров. Досрочно летят под откос миллионы жизней, а поезд мчится себе дальше. И эти самые безумные пассажиры весело забивают козла на чемоданах прекраснодушных мечтателей.


Вот такая невес╠лая картина открылась юному Гане после долгих размышлений о смысле жизни. Получалось, что всякая конкретная жизненная цель оборачивается величайшей несправедливостью и бессмыслицей. Самоутвердись и исчезни. Потратить жизнь, чтобы облагодетельствовать будущих пассажиров и освободить им место. Красиво! Но они-то тоже смертны! Эти будущие пассажиры. Вс╠ человечество состоит из смертных, значит, жизнь твоя посвящена смерти. А если кто-то из людей и достигнет бессмертия - разве справедливо бессмертие на костях миллионов?

Ладно, возьм╠м общество потребления. Самый идеальный вариант - отдаю по способностям, получаю по потребностям. Могут быть, конечно, самые ужасные потребности, да и способности тоже... Жить, чтобы жить. Ешь, пей, веселись, рожай, ходи в театр или там на бега... Оставь после себя гору пустых бутылок, стоптанных башмаков, грязных стаканов, прожженных сигаретой простыней...

Ну а если крайности отбросить... Заходи в поезд, садись на сво╠ место, веди себя прилично, занимайся, чем хочешь, только не мешай другим пассажирам, уступай дамам и старикам нижние полки, не кури в вагоне. Перед тем, как уйти навсегда, сдай проводнику постельное бель╠ и выключи свет.

Вс╠ в любом случае оканчивалось нул╠м. Смысла в жизни не было.

Да, именно в Светлое будущее верил отец в душе. Не в экономическое изобилие и не в политические права, а в некую прекрасную сказку, грядущий рай на земле, в котором непременно найд╠тся место и ему, Петру Дар╠нову. Потому это и была абстракция, потому-то отец и тысячи других его единоверцев не смогли бы объяснить, что конкретно подразумевают под Светлым Будущим, но здесь соединились извечная русская, да и не только русская мечта о свете и бессмертии. ╟мкое слово "Свет", соединившее в себе понятия

Истины, Праведности, Добра и Красоты и слово "Будущее", обещающее этот Свет всем, живым и м╠ртвым. Никакая конкретная земная цель ничего подобного не сулила. Это была наивная детская вера, новая религия, заменившая отнятого Бога.

Не набитое брюхо, не вседозволенность и вседоступ ность - отец был аскетом, сторонником ж╠сткого воспитания и тв╠рдой власти. Он жаждал этой железной непогрешимой руки, заменяющей опять-таки Бога, которой можно по-детски слепо довериться, и лишь подбрасывать угли в топку ведомого ею паровоза. Обычный земной человек для этой цели не годился. Нужен был сверхчеловек, которому они и поверили.

После смерти сверхчеловека его роль отчасти заменила идея непогрешимого и всеблагого государства. Вс╠ это воистину было опиумом для сбившейся с пути, страдающей народной души. Опиумом для тех, которым удалось не спиться и не потонуть в обывательской трясине. Для тех, у кого вызывали тоску, по выражению Лермонтова, "скучные песни земли", сводящие роль человека к роли травы, выросшей на навозе предшествующих урожаев и призванной лишь удобрить собой последующие.

Это Ганя по-настоящему пойм╠т потом, а тогда он так и не наш╠л, что ответить отцу. Возможность наслаждаться жизнью даже в самом комфортабельном поезде смертников, когда вокруг пустеют купе и в любую погоду могут придти за тобой, представлялась ему весьма сомнительной. Жизнь - шутка, не только "пустая и глупая", но и трагическая, - к такому выводу приш╠л юный Ганя. Но есть в ней избранники судьбы, - думал Ганя. - Которым не надо погрязать в суете, химерах или пьянстве, чтобы избавиться от ужаса жизни. Надел╠нные даром творчества. Только в творческом вдохновении человек может вырваться из давящего житейского тупика и улететь к зв╠здам. И он - этот избранник. Он не

помнил, когда начал рисовать, казалось, рисовал всегда - на дверях, окнах, обоях. Пальцами, карандашами, угл╠м, мелом, украденной у мамы губной помадой или куском св╠клы из винегрета. Что-то поражало его, он хватал, что попад╠тся под руку, и рисовал. Ему удавалось двумя-тремя линиями или цветовым мазком схватить самое главное. Ганя ещ╠ ходил в детсад, когда его посланная в Москву на конкурс детского творчества акварель
"Печка" получила премию. Коричневый прямоугольник в оранжево-красной рамке, обозначаю щей гудящее за дверцей пламя.

Сначала Ганины кисти просто пели, как птицы на ветках. О красоте мира, природы, человеческого тела, женских лиц и о содержащейся в этой красоте тайне. Его первые портреты, пейзажи, натюрморты напоминали чуть приоткрытые шкатулки с драгоценностями, где под неброской росписью крышки скрывается истинная красота, таинственная и недоступная. Он тогда увлекался спортом /летом - байдарка, зимой - горные лыжи /, лихо отплясывал рок-н-ролл, увязывался на улице за красивыми девчонками и взрослыми дамами, не раз бывал бит, сам бил, и рисовал, рисовал... Вс╠, вроде бы, шло, как надо. Отца неизвестно откуда взявшееся дарование сына и радовало, и страшило - опасался богемы. Богему Дар╠нов П╠тр Михайлович представлял в виде Любови Орловой из "Цирка", лихо отбивающей чеч╠тку на пушке в трико из какой-то рыбьей чешуи. Однако, когда Ганины работы выставили среди прочих в музее подарков Сталину, напечатали в "Пионерской Правде" и даже послали куда-то за рубеж, отец стал постепенно склоняться к уговорам матери отпустить Ганю учиться в Ленинград, где проживала сестра отца, старая дева и тоже "номенклатура", и была бы счастлива поселить у себя одар╠нного племянника.

После смерти вождя отец окончательно сдался - ему было не до сына. Физическая кончина своего бога потрясла его гораздо больше, чем развенчания двадцатого съезда. Отец

тогда похудел, уш╠л в себя. Интересно, что именно Сталин, а не Ленин был человекобогом Петра Дар╠нова.

Итак, в середине пятидесятых Ганя оказался в Ленинграде.

ПРЕДДВЕРИЕ

Вышинский: Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими странами, мыслилась, как неизбежный результат соглашения с иностранными государствами?

Радек: Как неизбежный результат поражения СССР, его социальных последствий и соглашения на основе этого поражения.

Вышинский: Дальше?

Радек: Третье условие было самым новым для нас - поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу.

Вышинский: Четв╠ртое условие?

Радек: Четв╠ртое - раздел страны. Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье - Японии.

Вышинский: Насч╠т каких-нибудь других экономичес ких уступок говорилось тогда?

Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров. Затем - сначала он сказал это без цифр, после более определ╠нно - известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте. Вс╠ это в совокупности означало полное закабаление страны.

Вышинский: О сахалинской нефти шла речь?


Радек: Насч╠т Японии говорилось - надо не только дать ей сахалинскую нефть, но обеспечить е╠ нефтью на случай войны с Соедин╠нными штатами Америки. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом.

* * *

" Не следует также забывать о личной заинтересован ности обвиняемых в перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право; никто из них, например, не входил в состав "Политическо го Бюро". Правда, они опять вошли в милость, но в сво╠ время их судили как троцкистов, и у них не было больше никаких шансов выдвинуться в первые ряды. Они были в некотором смысле разжалованы, и "никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны", говорит Радек, которому это должно быть хорошо известно". /Леон Фейхтвангер/

"Уличающий материал был проверен нами раньше и предъявлен обвиняемым, - отвечали советские люди Фейхтвангеру. - На процессе нам было достаточно подтверждения их признания. Пусть тот, кого это смущает, вспомнит, что это дело разбирал военный суд и что процесс этот был в первую очередь процессом политическим. Нас интересовала чистка внутриполитической атмосферы. Мы хотели, чтобы весь народ, от Минска до Владивостока, понял происходящее. Поэтому мы постарались обставить процесс с максимальной простотой и ясностью... Мы вели этот процесс не для иностранных криминалистов, мы вели его для нашего народа".

"В первую очередь, конечно, было выдвинуто наиболее примитивное предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, ещ╠ худших пыток были вынуждены к признанию. Однако эта выдумка была опровергнута не

сомненно свежим видом обвиняемых и их общим физическим и умственным состоянием. Таким образом, скептики были вынуждены для объяснения "невероятного" признания прибегнуть к другим источникам. Обвиняемым, заявили они, давали всякого рода яды, их гипнотизировали и подвергали действию наркотических средств. Однако ещ╠ никому на свете не удавалось держать другое существо под столь сильным и длительным влиянием, и тот уч╠ный, которому бы это удалось, едва ли удовольствовался бы положением таинствен ного подручного полицейских органов; он несомненно, в целях своего удельного веса уч╠ного, предал бы гласности найденные им методы. Тем не менее противники процесса предпочитают хвататься за самые абсурдные гипотезы бульварного характера, вместо того чтобы поверить в самое простое, а именно, что обвиняемые были изобличены и их признания соответствуют истине".

"Советские люди только пожимают плечами и смеются, когда им рассказывают об этих гипотезах. Зачем нужно было нам, если мы хотели подтасовать факты, говорят они, прибегать к столь трудному и опасному способу, как вымогание ложного признания? Разве не было бы проще подделать документы? Не думаете ли вы, что нам было бы гораздо легче, вместо того чтобы заставить Троцкого устами Пятакова и Радека вести изменнические речи, представить миру его изменнические письма, документы, которые гораздо непосредственнее доказывают его связь с фашистами? Вы видели и слышали обвиняемых, создалось ли у Вас впечатление, что их признания вынуждены?"

"Этого впечатления у меня действительно не создалось. Людей, стоявших перед судом, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своим палачом. Вообще не следует думать, что это судебное разбирательство носило какой-либо искусственный или даже хотя бы торжественный, патетичес кий характер".


"Помещение, в котором ш╠л процесс, не велико, оно вмещает, примерно, триста пятьдесят человек. Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки. Ничто не разделяло суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых: барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление ложи. Сами обвиняемые представляли собой хол╠ных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужд╠нными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали в
публику. По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему это произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью вс╠ происходящее. Если бы этот суд поручили инсценировать режисс╠ру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью. Короче говоря, гипнотиз╠ры, отравители и судебные чиновники, подготовившие обвиняемых, помимо всех своих ошеломляющих качеств должны были быть выдающимися режисс╠рами и психологами". /Леон Фейхтвангер/

* * *

"Мы заканчиваем вечное движение германцев на Юг и Запад Европы и обращаем взор к землям на восток. Мы кончаем колониальную торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель. И когда мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о

России и подвластных ей окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь..." /А. Гитлер/

* * *

"Под гром восторженных оваций в честь творца Конституции великого Сталина Чрезвычайный Восьмой съезд Советов единогласно постановил: "Принять за основу... проект Конституции".

"Трудно описать, что делалось в Кремл╠вском зале. Все поднялись с мест и долго приветствовали Вождя. Товарищ Сталин, стоя на трибуне, поднял руку, требуя тишины. Он несколько раз приглашал нас садиться. Ничего не помогало. Мы запели "Интернационал", потом снова продолжалась овация. Товарищ Сталин обернулся к президиуму, наверное требуя установить порядок, вынул часы и показал их нам, но мы не признавали времени". /А. Суков, рабочий/

"Мне и Дусе сказали: завтра с вами будет беседовать товарищ Сталин. Не знаю, какое у меня было лицо, но Дуся вся вспыхнула, засветилась, глаза у не╠ буквально засияли." /Ткачиха А. Карева/

"Спешу поделиться с вами величайшей радостью: в Кремл╠вском дворце я увидела самого дорогого нам человека на Земле. Сидела как очарованная и не могла оторвать взгляда от лица товарища Сталина". /Н.Ложечникова, ткачиха/

* * *

"Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже "Дни Турбиных" - рыба...

Пьеса эта... не так уж плоха, ибо она да╠т больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как Тур

бины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав сво╠ дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы". /И. Сталин/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Творец сош╠л на землю, "стал человеком, чтобы мы обожились"... Распял Свою земную плоть и жизнь, чтобы соединить человека со своей божественной природой. "Возьми свой крест и иди за мной..." То есть распни свою земную жизнь, жертвенно служа Замыслу о грядущем богочеловечестве. Умри для служения Вампирии, Мамоне, убив в себе алчного блудливого зверя и эгоиста - без этого соединение в Доме Отца невозможно, ибо туда "не войд╠т ничто нечистое".

Однажды Лев Толстой нарисовал на листе бумаги треугольник, на вершине которого - Бог, а два угла в основании - люди. И сделал вывод, что в процессе сближения человека с человеком оба автоматически тем самым сближаются с Богом, ибо высота короче сторон... Думается, Лев Николаевич тут не совсем прав, ибо большинство людей сближаются во грехе - фашисты, например, идолопоклонники, сексуальные меньшинства, бандиты всех мастей, монополии и т. д. У Иоанна Лествичника есть книга о духовном пути человека к Богу, о восхождении постепенном по внутренней духовной лестнице /лествице/, выше и выше. Думается, что не на плоскости "лежащего во зле мира", не в сближении в совместном грехе возможно восхождение к Небу, а в совместном движении к Вершине. Не треугольника, нет, а горы или пирамиды, по которой избранникам предназначено, завещано, каждому своей тропой, подниматься, восходить... То есть освобождать ся от "притяжения дурной материальности", бесконечности страстей и желаний, от зверя в себе, в милости и добре к другим, восходящим рядом с тобой, в связке с ними и взаимопомощи.


Только так, разными тропами, но ВОСХОДЯ, мы сближаемся друг с другом и с Вершиной. Пирамида... Не в этом ли разгадка е╠ мистических свойств?

Смею утверждать, что Советский Союз был именно восхождением в связке, идея коммунизма сознательно или интуитивно была принята народом как раз соответствием своим глубинному восприятию православно-русской идеи - соборному восхождению налегке к Царствию Любви и Свободы от земных пут...

Восхождению налегке согласно Писанию:

"Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои,

Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания". /Мф. 10, 9-10/

Идея коммунизма привлекала именно высокими принципами служения ради великого общего дела. Пусть ради счастья грядущих поколений, где тебе не будет места, то есть жертва без награды, что особенно ценится Творцом. Акт чистой Любви... И нет никакого сомнения, что Господь и Царствие Его жили в сердцах таких избранников. Они были счастливы, служа стране, ближним и дальним, ибо жизнь их соответствовала вписанному в сердце Закону и Замыслу.

Мало знать чистописания рем╠сла,

расписать закат или цветенье редьки.

Вот когда к ребру душа прим╠рзла,

ты е╠ попробуй отогреть-ка!

. . .

И когда это солнце разжиревшим боровом

взойд╠т над грядущим без нищих и калек

- Я уже сгнию, умерший под забором,

Рядом с десятком моих коллег.

- Ха-ха-ха! - как сказал бы Иосиф, - заболтал ч╠рными ножками АГ, - многого хочет Владимир Владимирович! Грядущее-то получилось "ИЗ", а не "БЕЗ" нищих и калек!

Грядущее из нищих и калек... "Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются", - как предостерегали мудрецы. Ладно, ладно, продолжай.

- Великое могущественное государство, самоотвержен ный творческий труд во имя высокой цели, каждому - хлеб насущный. Школы, институты, библиотеки, театры... Охрана народной нравственности, развитие национальных культур, сохранность и доступность лучшего в духовном российском наследии...

"Спасать", правда, приходилось кнутом и пряником, но Иосиф был пастырем многонационального невоцерковл╠нно го /чтобы не сказать "неверующего"/ стада. И Господь его будет судить как пастыря-кесаря. Это и Булгаков признавал, написав "Пастыря" - о юном вожде.

Они были счастливы, потому что он поставил их на Путь, оградил от погибели духовной, от рабства у Мамоны.

Можно ли запретить верить? Сама постановка вопроса - хула на Бога, сомнение в Его Божественности. Вписанные в сердце Закон и Замысел подвластны лишь Творцу. Разумеется, можно человека соблазнить, сбить с пути, запугать, наконец, но не запретить веру, о чем свидетельствует вся история христианства.

Бог вс╠ равно прораст╠т в сердце стоящего на Пути.

Да, нельзя было активно верующим сделать чиновничью карьеру, но разве можно одновременно служить Богу и Мамоне? Сколько душ Иосиф убер╠г от соблазна стяжания, зависти, ненависти, злобы, блуда!

Много было крови, греха, насилия и убийства, но пастырь - Иосиф взял на себя грехи государства, своей паствы, бывшей у него в послушании, во имя сохранения Антивампи рии.

Кстати, святому Владимиру, который страшился производить казнь преступника, духовный отец сказал: "Чадо, Господь взыщет, если ты помилуешь, а он соблазнит народ".


Однажды Иосиф получил письмо. От В. Крымова, писателя-эмигранта из России: "Я пишу Вам, как одному из самых крупных государственных деятелей в современной России. Я пацифист и интернационалист, но вс╠-таки я люблю Россию больше всякой другой страны. Мне отсюда м.б. видно кое-что, что Вам не так ясно, при всей Вашей осведомл╠нности изнутри.
..

Нужно во что бы то ни стало сохранить власть в Ваших руках, вожаков пролетариата, ничего не щадя. Помните: "Кто не способен на злодейство, тот не может быть государственным человеком". Прежде всего армия. Она не должна воевать, но она должна быть. Все должны знать о ней преувеличенное. Чем больше всяких военных демонстраций, тем лучше... Никаких средств не надо щадить в заботах об увеличении населения России и полном его воспитании. Это самое страшное оружие против капиталистического мира. Сегодня ясно, что современная Россия может дать новый закон истории: размаха маятника в другую сторону может и не быть; он может навсегда остаться слева... Не нужно лжи, но нужны две правды, и о большей умолчать на время и тем заставить верить в меньшую; а когда понадобится, малая отступит перед большой. Не надо притеснять религию, это УКРЕПИТ е╠. Привлекайте частный капитал. Пока государственная власть у вас - это не представляет никакой опасности... Проявление современного русского творчества нужно поддержать, не жалея затрат. Скажем, литературу, м. б. балет. Нужно бросить в остальной мир яркие кристаллики современной России: этим можно иногда сделать больше, чем самой широкой пропагандой... Революция сделала уже колоссально много. Но эксперимент затягивается, нужны какие-нибудь реальные результаты".

Автор просил не публиковать его письма. Иосиф почти каждую строчку подчеркнул красным карандашом и положил письмо в особую папку.


- Ладно, продолжу СЛОВО:

На земле душа в плену - у собственной падшей плоти, необузданных желаний и страстей /кстати, "страсти"- переводятся как "страдания"/, у родовой необходимости, у "лежащего во зле" мира. У дурной взбесившейся материально сти. Человек в плену, кроме того, у самого себя, он в клетке с открытой дверью, в которой томится, мечется, бь╠тся, но выходить не хочет.

Хотя душа, дух, образ Божий рвутся на волю, ввысь, к Небу.

Они грезят не о свободе клетки золотой, просторной, комфортной, не о свободе таскать корм у других птиц, уводить их подружек и заставлять малых птичек чистить себе, любимому, перья. Это - свобода вообще НЕ ХОТЕТЬ клетки со всеми е╠ привилегиями и благами. Не свобода куролесить и бесчинствовать в комфортной клетке, а СВОБОДА ОТ КЛЕТКИ. Свобода Неба, свобода вылететь в дверцу, открытую Спасителем. Который заплатил за эту возможность свободы Своей Кровью.

Это - СВЯТАЯ СВОБОДА в отличие от "дурной". И всякая душа живая стремится к ней, тоскует и мечтает о ней тайно или явно.

"Ты создал нас для Себя и не успокоится душа наша, пока не найд╠т Тебя"... Вечная жажда соединения с Творцом. Иного, подлинного бытия.

Часто несвобода внешняя приводит в свободе внутренней, часто в ссылках, лагерях, тюрьмах под замком внешним случались чудеса достижения вершин свободного духа. То есть несвобода от свободы "дурной" /будем называть е╠ для удобства "отвязанностью"/ приводила к свободе СВЯТОЙ. А вкусивших е╠ уже не загонишь обратно. Поэтому так трудно бывших "совков" загнать в дурную количественную бесконечность буржуазного рая.


Образ, Дух Божий в человеке жаждет бесконечности качественной. Мечты, Истины, Бессмертия... Любви и Света, наконец, хоть ты опять меня попросишь "не говорить красиво"... В сердце каждого есть некий чудесный, почти, как правило, пересохший, забытый и заброшенный ключ, который оживает и наполняется волшебной живительной влагой лишь когда прикасаешься к Истине, к вечному Источнику, делами добра, милосердия, высокого творчества. Когда выходишь "на работу жаркую, на дела хорошие"... И оживает, радуется неземной радостью душа - это то самое "Царствие внутри нас", тот самый невидимый индикатор счастья, который срабатывает каждый раз, когда мы становимся на Путь, который называется Жизнь. Подлинное бытие.

Никакие гонения, запреты, декреты и лекции по научному атеизму не могут убить в человеке Образ Божий, тайное ведение о Замысле - "все да едины будут в Любви, Свете и Истине". Это не вопрос деклараций, анкет и даже не вопрос хождения или нехождения в Церковь, хотя церковные таинства - исповедь, причастие, миропомазание, крещение, соборная молитва и т. д. имеют огромное значение для верующих в их исцеляющую животворящую силу. Просто никакое правительство, никакая власть, земная и неземная, не говоря уже о советской власти, не могут "отлучить нас от любви Божией"... "...скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч... Но вс╠ сие преодолеваем силою Возлюбившего нас... Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь..." /Рим. 8, 35, 37, 38/.

Человек может отречься лишь сам, сознательно, ведая, что творит. Никто не может вмешаться в отношения Творца и человека "по образу и подобию". Свет или тьма? Это вопрос судьбы в вечности, пригодности для Будущего Века, соответствия Замыслу - беззаветное служение восхо

дящему Целому. Богочеловечеству, зреющему в историчес ком процессе меняющихся поколений.

"Дорога к солнцу от червя..."

И кесарь, и государство, отлучив свою паству от ведения о Боге и от таинств, берут ответственность за находящихся в послушании подданных, вот и вс╠. Перед Небом.

Прислушивающийся к показаниям вписанного в сердце Закона совести, идущий на Зов обязательно встретится с "Неведомым Богом"... "ищите и найд╠те; стучите, и отворят вам..." /Мф. 7, 7/

Внутренний компас в человеке чутко реагирует на уклонение от Пути и на приближение к Пути - тоской или высокими состояниями покоя или "радости духовной", благодати, которые не спутаешь с земной "душевностью". Такие состояния случаются часто в периоды величайших жертв и страданий, войн, длительного заключения. Лосев, например, писал, что никогда так свободно и раскованно не мыслил, как в концлагере.

Несколько армий сражаются в великой битве Добра со злом у Дверей Царствия. Дверь - Спаситель, Христос. "Я есть дверь"... Только Он может судить, кто войд╠т в Царство. Армии - разные религиозные конфессии и одинокие воины, а также так называемые "атеисты", верящие в Закон Неба без веры в собственное бессмертие, в награду или наказание "там". Пригодное к жизни в Будущем Веке состояние души, свободный выбор души - пропуск в Царствие. Оно, как мне кажется, может быть дано благодатью Спасителя и невоцерковл╠нным по тем или иным причинам праведникам, стоящим на Пути; православным, "рожд╠нным свыше", личной или соборной молитвой, материнской молитвой, молитвой святых, церковными таинствами... Я выбираю Путь и пытаюсь идти, и мне помогает Господь, как помогает каждому избранному. "Много званых, но мало избранных", - то есть "избравших Путь"...


Само по себе воцерковление, на мой взгляд, означает лишь, что я записался в армию Христову. Но если я при этом дезертирую и не собираюсь воевать - разве я "избравший"? Разве не приму ещ╠ большее осуждение?

ИЗБРАННИКИ - избравшие Путь - вот что главное. Церковь в данном случае лишь лечебница, где каждый избранник, сознающий себя больным и немощным на Пути, обращается к врачующим таинствам и к Спасителю, взявшему на Себя грехи мира.

Преодолеть свою падшую природу человек может лишь чудом благодати Божией. "Без Меня не можете творить ничего". Просто личность свободной волей или избирает Путь, пытается идти, и тогда Господь невидимо становится рядом и помогает; или человек, сознавая себя погибающим, взывает ко Христу. Который ставит его на Путь и да╠т силы идти.

Можно закричать, как тонущий П╠тр: "Господи, погибаю!" и схватить протянутую Руку... Можно идти на Зов, не ведая, чей Он... Но именно Пути, состояния сердца жд╠т от нас Господь. Вечного устремления ввысь, на Зов. К прекрасному и непостижимому.

Вопрос спасения - не теоретический и не юридический - это вопрос чуда, тайны, Любви Небесной и ответной свободной любви твари к своему Творцу и Спасителю. Ожившего, растопленного сердца, побежд╠нного жертвенным подвигом Самого Бога.

Первая ступень, начало премудрости - страх Божий /рабы/. Вторая ступень - разумный расч╠т, например, у Паскаля - "пари на Бога". Что выгоднее - верить или не верить, упование на награду в Царствии /Это - на╠мники/. Третья, высшая ступень - сыновство, ответная любовь детей Неба к Творцу и Его Замыслу.

Когда же вы поймете, что всякую добрую мысль вам посылает Господь?.. И когда вы строили дома, в тайге или в пустыне, сажали сады, выращивали хлеб, лечили, учили, сея

ли "разумное, доброе, вечное" или защищали противостоя щее царству Мамоны отечество, то есть право вс╠ это делать, - "работу жаркую, дела хорошие", а не гнаться за длинным рубл╠м, высасывая кровь у ближнего, - Господь всегда был рядом с вами, Его Образ в вас, Его Дух Святой в вас.

Это прекрасно знают все, кто делал когда-либо бескорыстное благо для других. Не из расч╠та, а просто по велению сердца... Прекрасно знают это особое дивное состояние души, близости Господа. Его Божественного прикосновения, когда не нужно никакой иной награды... Только бы остановилось мгновенье... Ибо сделать кому-то добро - сделать самому Спасителю.

Церковь - стык Божьего и человеческого. Божествен ная благодать изливается на каждого, на добрых и злых, как солнечный свет, но грех препятствует е╠ проникновению в душу, делает е╠ омертвелой, непроницаемой.

Церковь помогает излечить душу и тело для восприятия благодати.

Если государство препятствует человеку в его греховной жизни, оно, порой в лице самого "удерживающего" кесаря, тоже помогает расчистить почву для восприятия благодати. То есть является помощником, соратником Церкви, 3амысла. Угодное Богу государство ограничивает степень падения подданных и наоборот. Тут дело в мере вмешатель ства в такие сферы, в средствах, в исторической обстановке... В степени причастности кесаря к Замыслу, осознания своей роли в свершении Замысла, в степени "ведомости" Творцом, немощи и одновременно силы Божьей, проявляемой в "немощи", не дающей пастырю и кесарю впасть в прелесть.

Есть мудрая молитва старцев: "Господи, дай мне силы свершить то, что я могу изменить; терпение - перенести то, что я не могу изменить, и мудрость отличать одно от другого".


Не может человек, приносящий плоды добрые, действовать от имени сатаны, какую бы веру он ни исповедывал. Не может полководец сражаться против собственной армии, ибо разделившееся в себе царство не устоит. Не может человек, искренне служа Небу, приносить злой плод.

Патриархи Сергий и Алексий Первый называли Иосифа Сталина богоданным вожд╠м. Крупный уч╠ный и богослов архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), кстати, сидевший при Сталине, тоже считал его богоданным... "Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира... Поэтому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину". /Священник Дмитрий Дудко/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1940 г. Принимает в Кремле участников героического дрейфа ледокола "Седов". Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Участие в работе 6 сессии Верховного Совета СССР 1 созыва. Участие в работе 3 сессии Верховного Совета РСФСР I созыва. Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Участие в работе 7 сессии верховного Совета СССР I созыва. При╠м в Кремле представителей народов "Бессарабии и Северной Буковины, членов Полномочных Комиссий сеймов Литвы, Латвии и Государственной думы Эстонии.

1941г. Руководство работой 18 Всесоюзной конференции ВКПб. Речь в Кремле на торжественном заседании, посвящ╠нном выпуску командиров, окончивших военные академии. 6 мая - назначение председателем Совета Народных Комиссаров СССР.

* * *

Итак, в середине пятидесятых Ганя оказался в Ленинграде. Приближалась хрущ╠вская оттепель, время выставок, отчаянных дискуссий, разного рода фестивалей и эрозии железного занавеса. Вот в это-то отрадное для всей творческой

интеллигенции, особенно студенчества, время Ганя начал замечать в себе полное отсутствие интереса к волнующим оттаивающее общество проблемам. Когда стали говорить, что вождь оказался не "великим другом и вожд╠м", не "пол╠том нашей юности", а совсем наоборот, что белое оказалось ч╠рным, добро - злом, а правда - ложью, когда стали критиковать "порядки в вагоне", менять полки
и занавески, бегать в запрещ╠нный прежде вагон-ресторан и другие вагоны, иногда совсем туда перебираясь, срывать портреты и вешать новые, Ганя в те годы хрущ╠вской оттепели продолжал безучастно сидеть на прежнем месте у вагонного окна. Он видел стремительно несущееся навстречу будущее, которое тут же за спиной превращалось в прошлое. Если же сесть спиной к движению, увидишь лишь уносящееся прочь прошлое. Настоящего за окном не было. А суета в вагоне, брюзжанье, что пора бы новому проводнику нести чай, и заманчивый комфорт других вагонов, - вс╠ это слишком казалось реальностью, чтобы быть ею. Реальностью были лишь раз и навсегда проложенные рельсы, мелькающее за окном время и не их проводник, который был сам всего лишь пассажиром в этом поезде смертников, а Машинист, - безглазый бессмертный, единственно ведающий, когда кому сходить навсегда из уютных вагонов в ночную тьму. Безглазый, потому что рельсы над╠жно вели в никуда, сойти с них поезду было невозможно. Бессмертный, пока есть работа, есть, кого убивать. Бессмертный, пока ид╠т поезд, убийца всякой жизни, - он обрушится в никуда вместе со своим пустым поездом, как капитан, исполнивший долг до конца.

Только у него хранятся проездные билеты, нанизанные как ч╠тки, на нить жизни, он дремлет, перебирая их костяшками пальцев, время от времени отрывая использованные и выбрасывая через окно в несущееся прочь прошлое.

- Любопытно, - думал Ганя, - если бы эти билеты с проставленными датами казни были розданы пассажирам на

руки - занимались бы они с таким же упоением купейно-ва гонными общепоездными проблемами временного своего пристанища. Наверное, нет. Даже те, у кого были в запасе несколько десятков лет, наверное, с особой остротой осознали бы, что уходить прид╠тся одному. Точная дата - неужели она так много значит? Ведь в любом случае через несколько десятков лет не останется никого среди едущих ныне. Почему они живут так, будто никогда не сойдут с поезда? Что созда╠т эту странную иллюзию бессмертия? Мы - человечество? Пока оно живо - жив и я? Какой абсурд! Почему все безумно боятся какого-то всеобщего конца света и не понимают, что начало и конец света у каждого свой, персональ ный? Рождение и смерть. Каждый - замкнутый в себе мир, имеющий начало и конец. И когда рушатся прекрасные миражи вроде "нашего паровоза", летящего впер╠д ко всеобщему счастью, когда трагическая обыденность жизни придавлива ет к земле, - оста╠тся лишь пировать во время чумы в ожидании, когда тебя позовут на выход "без вещичек".

Вкалывать, размножаться, развлекаться и отвлекать ся, кто как может. И даже пытаться превратить этот наш общий катафалк во всемирный образцово-показательный передвижной состав прогресса. Одна из его работ так и изображала бесконечную вереницу сцепленных друг с другом катафалков, из которых торчали то ноги в ч╠рных чулках и спортивных шароварах, то рука с нанизанным на вилку недоеденным куском мяса, или с папкой для бумаг, с пистолетом и садовым секатором, м╠ртвые головы в бигудях, строитель ных касках и профессорских шапочках.

Жизнь - трагическая бессмыслица, это было ясно, но не плакать же теперь, в самом деле, целыми днями! И если строить проекты счастливых, вес╠лых, передовых и технически оборудованных катафалков глупо и смешно, не говоря уже о том, чтобы во имя этих проектов проливать свою или чужую кровь, если постараться вести бездумно-животную жизнь пошло, а эгоистически-элитарную - низко, то и спрыгивать раньше времени с поезда вс╠-таки не стоит.


- Я - художник, - в который раз убеждал себя Ганя, - Избранник Божий. Я могу говорить с самим Творцом на языке творчества, а не задаваться бесполезными вопросами о смысле сотвор╠нного Им мира.

И Ганя, не из конъюнктурных соображений, а чтобы просто утешить себя, старался по-прежнему замечать и писать лишь мажорное и прекрасное. Но если прежде это удавалось само собой, то теперь приходилось искусственно поддерживать в себе жизнеутверждающее мироощущение. Впрочем, он пил, как все, не больше, быстро ш╠л в гору. Ленфильм, Союз художников, персональные выставки, благожелатель ная пресса. Т╠тка умерла, завещав ему квартиру. Женился, родилась дочь, купили машину. Алла получила права.

В том, что случилось, виноват он и только он. Алла спивалась - он это видел и ничего не предпринимал. Она была с ним несчастна - она оставалась взбалмошным реб╠нком, абсолютно не умеющим сдерживать свои чувства, неистовые и в горе, и в радости. Эта е╠ первобытная естествен ность, так его привлекавшая на заре их романа, обернулась для него ловушкой, исправительной колонией строгого режима. Любое проявление неискренности, несправедливости, ч╠рствости с его стороны мгновенно замечалось ею, и, если он не подавал признаков раскаяния, выносилось на всенародное обсуждение - родственников, друзей, просто первых встречных. Если он виноват, надо всем вместе помочь ему исправиться - искренне считала она, и против этого трудно было возразить, если воспринимать мир и всех, как она, по-детски, изначально хорошими, где просто надо ставить друг друга в угол для обоюдной пользы. Ганя не поддавался, защищая сво╠ право быть плохим и постепенно зверея.

Он перестал бывать дома, неискренность сменилась прямой ложью, несправедливость - злобой, ч╠рствость - жестокостью. Теперь тигр дрессировал свою дрессировщицу, приучая е╠ к звериной своей природе; защищая звериную свою свободу и право быть диким.


Внешне Алла вроде бы поддалась, но загнанный внутрь протест против несовершенства бытия в лице собственного мужа и действительности обернулся бегством от этой действительности. Когда после пары бокалов шампанского / пила она только шампанское, сладкое или полусладкое/ раскрасневшаяся, с фосфоресцирующими, бесподобно подкрашенны ми глазами проповедница начинала призывать ко всеобщей любви, правдивости и целомудрию - вокруг сосредоточива лась толпа гостей. Говорила Алла красиво и трогательно, детским чуть завывающим голосом и какими-то странными импровизированными притчами: "А ещ╠ жил однажды в Китае мальчик..."

Под "живущим в Китае мальчиком" подразумевался, разумеется, он, Ганя, - Алла всегда использовала для своих сюжетов особо тяжкие его проступки за последнюю неделю. И хотя понятно это было только им двоим, Ганя приходил в бешенство. Он специально купил ей машину и не стал сам учиться водить, но Алле удавалось укрощать самых суровых гаишников. Она целовала блюстителя порядка в щ╠ку и просила прощения. Поцелуй бывал самый невинный, но это-то и срабатывало. И еще искренность. Она никогда не говорила: "я больше не буду", не придумывала всяких оправдательных историй, как другие дамы за рул╠м. "Выпила два бокала шампанского, - говорила она, - вот таких, больших. Пожалуйста, простите меня..."

В тот вечер она выпила гораздо больше...

Она стала пить дома и рассказывала свои притчи дочери. Ирка оказалась ещ╠ более благодарной слушательни цей, чем гости, - она с р╠вом требовала вс╠ новых и новых сказок про мальчика из Китая и девочку с Бирмы и не желала без них ни есть, ни ложиться спать. Когда Ганя оставался с Иркой один, на не╠ не было управы. Ганя почувствовал, что начинает ненавидеть и дочь.


В тот вечер Ганя видел, что Алла напивается, и нарочно дразнил е╠, флиртуя с именинницей, е╠ подругой из Дома Моделей, люто ненавидя и Аллу с е╠ баснями из биографии Игнатия Дар╠нова, и восхищ╠нных слушателей, и сво╠ унижение. Задыхаясь от злобы, он налил себе полный стакан коньяку и разом опрокинул за здоровье "Елены Прекрасной" - именинницы.

Это была его последняя в жизни выпивка.

В бутылке, как потом выяснилось, оказался не коньяк, а коньячный спирт - подарок из солнечной Грузии, убойный напиток, от которого Ганя совершенно отключился и позволил не только Алле сесть за руль, но и посадить рядом Ирку.

Он приш╠л в себя через несколько дней в реанимации, ломаный-переломаный. Ему сказали, что они тоже в больнице.

Похоронили их родственники.

Потом он вернулся домой в т╠ткину квартиру, в их квартиру, где вс╠ оказалось нетронутым с того рокового дня. Разбросанные чулки - Алла вс╠ подбирала недраную пару, косметика, волосы в щ╠тке, недопитая бутылка кефира в холодильнике и заплесневелый кусок булки на столе - Алла вернулась с подиума голодной и накинулась на еду, хотя их уже ждали в гостях - она пережила блокаду и совсем не умела переносить чувство голода. Ганя смотрел, как она давится хлебом и кефиром и злился. Что-то сказал, она заплакала, не хотела идти, потом помирились, пришлось ей опять подкрашивать глаза...

Иркины книжки, игрушки вокруг разбросаны. Мать приказывала убрать - так и не убрала. Цветы в горшках засохли, повсюду сновали тараканы.

У него была срочная работа для новой Ленфильмовс кой ленты. Ганя уш╠л в свою комнату и стал писать. Голова ещ╠ кружилась, вс╠ болело, но правая рука была, слава Богу, цела. Он рисовал, рисовал... Приехала с Урала мать, попла

кала, прибрала квартиру, набила холодильник продуктами, наготовила борща и котлет, пирожков на месяц впер╠д, опять уехала...

Когда он, наконец, решился покинуть сво╠ убежище, поел знаменитого материнского борща с пирожками, вспомнив забытый с детства вкус, привык к удобно переставленной ею мебели, к необычной чистоте и тишине, к уютному абажуру над обеденным столом - мать купила сразу два - ему и себе на Урал, - Ганя впервые заплакал. Не столько над ними, м╠ртвыми, сколько над собой. Он был более м╠ртвый, чем они, он ничего не чувствовал. Ничего, кроме усталости, тупой боли во вс╠м теле и целительного постепенного погружения в непривычную тишину и чистоту квартиры, в забытую сладость свободы. Так жили они когда-то вдво╠м с т╠ткой...

Пусть его брак был неудачным, пусть он не был хорошим отцом, но неужели он действительно не любил их, свою жену и свою дочь? Полгода назад, когда Ирка болела, он в панике метался по городу, пока не достал нужное лекарство. Что это было - животный инстинкт, страх за потомство? А теперь, когда их будто волной смыло и от него уже ничего не зависит - никакой боли. Будто отломился искусственный зуб и рана даже не кровоточит. Господи, уж не чудовище ли он? Кого он вообще любит или любил? Себя? Нет, себя он презирал и ненавидел, он оплакивал свою м╠ртвую бесчувственность, сво╠ кромешное одиночество, которое только сейчас осознал - он всегда был им болен, сколько себя помнит. Кровеносные сосуды, связывающие его "Я" с прочим миром, оборвались или вообще отсутствовали, он был чужеродным черенком, отторгающим дерево и потому умирающим.

Это было странное чувство - он мыслил, ощущал окружающий мир и одновременно отторгал его. Самозащита, приведшая к полной беззащитности. Свобода и смерть.

Он содрогался от отвращения и жалости к себе, а главное, от бессилья что-то в себе изменить. Потом достал из

книжного шкафа спрятанную когда-то от Аллы бутылку шампанского, и тут его осенило - он придумал, как себе отомстить! Подсудимый и обвинитель в одном лице, он сам вынес себе приговор - ни капли спиртного пожизненно. И сам взял себя под стражу.

На сороковины Ганя сж╠г мосты, объявив на поминках присутствующим о сво╠м решении. Аллину бутылку и ещ╠ авоську купленной водки распили друзья и родственники, Ганя же под недоверчивые взгляды присутствующих тянул приготовленный т╠щей компот из сухофруктов и мрачно упивался сознанием, что наконец-то заставил себя страдать. Невыносимыми были и разговоры за столом, и сами гости, и весь этот исполненный фальши похоронный ритуал. Но ещ╠ невыносимее - перспектива остаться наедине с собой, когда все уйдут, и мысль, что он трус и не может просто спрыгнуть с поезда. Наказание в самом деле оказалось не по силам. Действительность без привычно защитного "кайфа" вновь обрушилась на него бессмысленной вагонной суетой летящего в никуда поезда. Бессмысленной была возня вокруг жалких жизненных благ, вокруг идиотских худсоветов - бега вверх по идущему вниз эскалатору - в конце концов неизбежно выдыхаешься, садишься на ступени и покорно съезжаешь вниз вместе со всеми. Вокруг жалких кулуарных разговоров за столами и столиками, все это "можно - нельзя", все эти "Измы", пути-горизонты и бои местного значения вокруг путей-горизонтов. Вагон - детский сад, инкубатор с похотливы ми приворовывающими воспитателями.

Ганя заперся дома, отключил телефон и сочинил для себя новую жизненную программу - правильный образ жизни, гимнастику, самоограничение, разрыв с прежними компаниями. Свобода. Вне времени, пространства, хищных ограниченных проводников, прежних ненужных связей и семейных обязанностей.

Две недели он занимался йогой, обливался ледяной водой из-под крана, боролся с желанием пойти в привычно-злач

ные места, кому-то позвонить, кого-то навестить, давился овсяной кашей, работал без отдыха над поправками и пожеланиями начальства.

Когда, наконец, он вс╠ исправил, поправил, когда тело избавилось от прежних недомоганий, а душа - от страстей и суеты, когда он изгнал из себя всех чудовищ себялюбия и приготовился наконец-то наслаждаться подлинным покоем и свободой, он вдруг с ужасом обнаружил, что его, Игнатия Дар╠нова, больше нет. Только оздоровленная йогой и аскезой телесная оболочка и пустота внутри, страшная леденящая пустота. Даже не пустота, а ничто.

Может быть, это и было то самое "божественное ничто", блаженная нирвана, то самое состояние, которого надо было не пугаться, а слиться, раствориться, исчезнуть в дурной бесконечности вселенной. Но Ганя, неожиданно осознавший, что кроме тех самых чудовищ себялюбия, страстей и суеты, которых он возненавидел и изгнал, в н╠м ничего нет; что он безнад╠жно пуст - только телесная оболочка и ледяное дурное ничто, - этот Ганя просто в панике бежал.

Пусть чудовища, страсти, сомнительные связи, надоевшие споры и унизительно-тупая вагонная суета - лишь бы не это. Он покинул сво╠ купе, пробрался в тамбур и распахнул наружную дверь. Таков, наверное, ад, если он есть. Умчался поезд, навсегда оставив тебя наедине с собой. Лишь тво╠ "Я", пронизанное ледяным кромешным "ничто".

ПРЕДДВЕРИЕ

"Невероятной, жуткой казалась деловитость, обнаж╠нность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям. Очень жаль, что в Советском Союзе воспрещается производить в залах суда фотографирование и записи на граммофонные пластинки. Если

бы мировому общественному мнению представить не только то, что говорили обвиняемые, но и как они это говорили, их интонации, их лица, то, я думаю, неверящих стало бы гораздо меньше". /Леон Фейхтвангер/

"Признавались они все, но каждый на свой собственный манер: один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат, третий внутренне сопротивляясь, прибегая к ув╠рткам, четв╠ртый - как раскаивающийся ученик, пятый - поучая. Но тон, выражение лица, жесты у всех были правдивы".

О Пятакове:

"Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности. Он объяснял, указывал вытянутым пальцем, напоминая преподавателя высшей школы, историка, выступающего с докладом о жизни и деяниях давно умершего человека по имени Пятаков и стремящегося разъяснить все обстоятельства до мельчайших подробностей, охваченный одним желанием, чтобы слушатели и студенты вс╠ правильно усвоили".

О Радеке:

"... очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический,.. он при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку л╠гким, нежным жестом,.. выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемы ми, показывая сво╠ превосходство акт╠ра, - надменный, скептический, ловкий, литературно образованный. Внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, он встал сам на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками. Однако, совершенно не рисуясь, он произн╠с сво╠ заключительное слово, в котором он объяснил, почему он признался, и это заявление, несмотря на его непринужд╠нность и на прекрасно отделанную формулировку, прозвучало трогательно, как откровение человека, терпящего великое бедствие. Самым страш

ным и трудно объяснимым был жест, с которым Радек после конца последнего заседания покинул зал суда... Показались солдаты; они вначале подошли к четверым, не приговор╠н ным к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пош╠л. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговор╠нным к смерти, своим друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся..."

"Трудно также забыть подробный тягостный рассказ инженера Строилова о том, как он попал в троцкистскую организацию, как он бился, стремясь вырваться из не╠, и как троцкисты, пользуясь его провинностью в прошлом, крепко его держали, не выпуская до конца из своих сетей..."

"Потрясающее впечатление произв╠л также инженер Норкин, который в сво╠м последнем слове проклял Троцкого, выкрикнув ему "сво╠ клокочущее презрение и ненависть"... Впрочем, за вс╠ время процесса это был первый и единствен ный случай, когда кто-либо закричал; все - судьи, прокурор, обвиняемые - говорили вс╠ время спокойно, без пафоса, не повышая голоса".

"Сво╠ нежелание поверить в достоверность обвинения сомневающиеся основывают, помимо вышепривед╠нных возражений, тем, что поведение обвиняемых перед судом психологически необъяснимо. Почему обвиняемые, спрашивают эти скептики, вместо того, чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях? И в каких признаниях! Они сами себя рисуют грязными, подлыми преступниками. Почему они не защищается, как делают это обычно все обвиняемые перед судом? Почему, если они даже изобличены, они не пытаются привести в сво╠ оправдание смягчающие обстоятельства, а, наоборот, вс╠ больше отягчают сво╠ положение? Почему, раз они верят в теории Троцкого, они, эти революционеры и идеологи, не выступают открыто на стороне своего вождя и его теорий? Почему они не пре

возносят теперь, выступая в последний раз перед массами, свои дела, которые ведь они должны были бы считать похвальными? Наконец, можно представить, что из числа этих семнадцати один, два или четыре могли смириться. Но все - навряд ли".

"То, что обвиняемые признаются, возражают советские граждане, объясняется очень просто. На предварительном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что отрицание было бы для них бесцельно. То, что они признаются все, объясняется тем, что перед судом предстали не все троцкисты, замешанные в заговоре, а только те, которые до конца были изобличены"...

"Я должен признаться, что, хотя процесс меня убедил в виновности обвиняемых, вс╠ же, несмотря на аргументы советских граждан, поведение обвиняемых перед судом осталось для меня не совсем ясным. Немедленно после процесса я изложил кратко в советской прессе свои впечатления: "Основные причины того, что совершили обвиняемые, и главным образом основные мотивы их поведения перед судом западным людям вс╠ же не вполне ясны. Пусть большинство из них своими действиями заслужило смертную казнь, но бранными словами и порывами возмущения, как бы они ни были понятны, нельзя объяснить психологию этих людей. Раскрыть до конца западному человеку их вину и искупление сможет только великий советский писатель". Однако мои слова никоим образом не должны означать, что я желаю опорочить ведение процесса или его результаты. Если спросить меня, какова квинтэссенция моего мнения, то я смогу, по примеру мудрого публициста Эрнста Блоха, ответить словами Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал так: "То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно".

"Советские люди не представляют себе этого непонимания. После окончания процесса на одном собрании один

московский писатель горячо выступил по поводу моей заметки в печати. Он сказал: "Фейхтвангер не понимает, какими мотивами руководствовались обвиняемые, признаваясь. Четверть миллиона рабочих, демонстрирующих сейчас на Красной площади, это понимают"... ввиду того, что советский писатель, который мог бы осветить мотивы признаний, пока ещ╠ не появился, я хочу сам попробовать рассказать, как я себе представляю генезис признания...

Суд, перед которым развернулся процесс, несомненно, можно рассматривать как некоторого рода партийный суд. Обвиняемые с юных лет принадлежали к партии, некоторые из них считались е╠ руководителями. Было бы ошибкой думать, что человек, привлеч╠нный к партийному суду, мог бы вести себя так же, как человек перед обычным судом на Западе. Даже казалось бы, простая оговорка Радека, обратившегося к судье "товарищ судья" и поправленного председателем "говорите гражданин судья", имела внутренний смысл. Обвиняемый чувствует себя ещ╠ связанным с партией, поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии. Судьи, прокурор, обвиняемые - и это не только казалось - были связаны между собой узами общей цели. Они были подобны инженерам, испытывающим совершенно новую сложную машину. Некоторые из них что-то в этой машине испортили, испортили не со злости, а просто потому, что своенравно хотели использовать на ней свои теории по улучшению этой машины. Их методы оказались неправильными, но эта машина не менее, чем другим, близка их сердцу, и поэтому они сообща с другими откровенно обсуждают свои ошибки. Их всех объединяет интерес к машине, любовь к ней. И это-то чувство и побуждает судей и обвиняемых так дружно сотрудничать друг с другом, чувство, похожее на то, которое в Англии связывает правительство с оппозицией настолько крепко, что вождь оппозиции получает от государства содержание в две тысячи фунтов". /Леон Фейхтвангер/


- А сам-то ты что по этому поводу думаешь, Позитив? - поинтересовался неожиданно АГ.

- Наверное то же, что и ты, сын тьмы... Показатель ный Страшный Суд в отдельно взятой Антивампирии устроил пастырь-кесарь Иосиф. Над "врагами народа", предавшими Дело с большой буквы. Которое, как известно, свято, а вина искупается лишь покаянием и кровью. Это была мистическая жертва во имя спасения Целого. Где кровь невинных, /а они, разумеется, были /и грешников, покаявшихся перед смертью, служила во спасение.

-А как же "не убий"?

- Вот и я говорю - на высшем Суде казн╠нный может оказаться оправданным, ибо уже пон╠с на земле наказание. А палач...

Палач вглядывался в нескончаемый хоровод бывших соратников, силясь разглядеть то самое "пятно", о котором проболтался вауч╠рт со "Страницы Истории".

Ч╠рная метина внутри, на душе, - печать князя тьмы...

"...врагам твоим настежь отворятся ворота земли твоей, огонь пожр╠т запоры твои.

Князья твои - как саранча, и военачальники твои - как рои мошек, которые во время холода гнездятся в щелях стен, и когда взойд╠т солнце, то разлетаются - и не узнаешь места, где они были".

"...Случилось небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данные нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству?..

Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над на

шими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего - обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?...

Братья, поздно мы просыпаемся, поздно замечаем беду, когда дом наш уже горит с четыр╠х углов, когда тушить его приходится не водой, а своими слезами и кровью..."

Это "Слово к народу" со Страницы Истории, скопированной вауч╠ртом, Иосиф помнил наизусть. Знал, что это непременно случится, только не знал, когда...

Часы пробьют полночь, карета оберн╠тся катафалком, кони - крысами, кучер - могильщиком, бальный наряд - саваном...

А у знатных гостей на балу начнут прорастать когти звериные, шерсть, клыки...

* * *

"Героя гражданской войны Шмидта вызвали в наркомат и отправили на командную должность в провинцию. Он созвал своих бывших сотоварищей со всей Эсесесерии ехать с ним. Собрался целый эшелон. С вес╠лыми пьяными песнями эшелон двинулся от Казанского вокзала. На первой же станции вагон отцепили от паровоза, и в него вошли люди в форме НКВД". /Свидетель К. Чуранков/

"Если бы, к примеру, покончивший с собой Гамарник был последовательным контрреволюционером, я бы на его месте попросил бы свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя". /И. Сталин/

Георгий Жуков. Свидетельство о предвоенном времени:

"Оно отличалось неповторимым своеобразным подъ╠мом настроения, оптимизма, какой-то одухотвор╠нностью и в то же время деловитостью, скромностью и простотой в

общении людей. Хорошо, очень хорошо мы начинали жить. И какой экономист, философ или писатель сможет достоверно обрисовать, как расцвела бы наша страна сегодня, как далеко мы ушли бы впер╠д, не прерви война широкое, мирное и могучее течение тех лет..."

Страна вста╠т со славою

Навстречу дня!

И радость по╠т, не смолкая,

И песня навстречу ид╠т,

И люди смеются, встречая,

И встречное солнце вста╠т.

Бухарин. Из беседы с Каменевым и Сокольниковым:

"Наши потенциальные силы огромны. Рыков, Томский, Угланов абсолютно наши сторонники. Я пытался оторвать от Сталина других членов Политбюро, но пока получается плохо. Орджоникидзе не рыцарь. Ходил ко мне и ругательски ругал Сталина, а в решающий момент предал. Ворошилов с Калининым тоже изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Оргбюро ЦК ВКПб наше. Руководители ОГПУ, Ягода и Трилиссер тоже, Андреев тоже за нас".

И ты улыбн╠шься друзьям,

С которыми труд и работа,

И встречи, и жизнь - пополам...

Такою прекрасною речью

О правде своей заяви,

Мы жизни выходим навстречу,

Навстречу труду и любви...

"Из уничтоженных командиров: Тухачевский, Егоров, Якир, Корк, Уборевич, Блюхер, Дыбенко... современными вое

начальниками можно считать только Тухачевского и Уборевича. Большинство из них было под стать Ворошилову и Буд╠нному. Это герои гражданской войны, конармейцы, жившие прошлым. Блюхер провалил Хасанскую операцию, Ворошилов провалил финскую войну. Если бы они все находились во главе армии, война сложилась бы по-другому". /Маршал Конев/

В. Молотов в беседе в Ф. Чуевым:

"Я считаю Тухачевского очень опасным военным заговорщиком, которого в последний момент только поймали. Если бы не поймали, было бы очень опасно. Он наиболее авторитетный... Участвовал ли каждый из обвин╠нных и расстрелянных в том заговоре, который готовил Тухачевский? Я не сомневаюсь, что некоторые из них участвовали, некоторые могли попасть и ошибочно... Но что касается Тухачевского и наличия у него группы военных, связанных с троцкистами, правыми, готовящими заговор, тут сомнений нет".

"Прид╠т время, разберутся. В лидерах партии были свои Солженицыны. И тогда приходилось их терпеть, и теперь. К 1937 году они потеряли платформу и поддержку народа. Голосовали за Сталина, а были двурушниками. На процессе показано, как по указанию правых отравили Куйбышева, Горького. Ягода, бывший начальник ОГПУ, участвовал в организации отравления своего руководителя в ОГПУ Менжинского ".

Я тебе приношу и сомненья свои и тревоги,

Перед совестью мира в глубоком раздумье стою

На пороге зари, у грядущих врем╠н на пороге

Ты возьми мо╠ сердце и слушай присягу мою.

/ "Красная площадь"/

Британская энциклопедия: "В течение 10-летия СССР действительно был превращ╠н из одного из самых отсталых государств в великую индустриальную державу; это был один из факторов, который обеспечил советскую победу во второй мировой войне".


А. Хаммер:

"В 1930 году мои деловые контакты с Россией фактически прекратились. В вашей стране активно развивался государственный сектор экономики. Считалось, что государство больше не нуждается в помощи частного предпринима тельства. Должен признать, что, хотя и последовал очень ж╠сткий для народа период, вы добились своего и построили мощное государство".

"В 1935 году, перед лицом возрастающего процветания Советского Союза обвиняемые должны были признать банкротство троцкизма. Они потеряли, по словам Радека, веру в концепцию Троцкого. В силу этих обстоятельств, в силу самой природы вещей признания обвиняемых прозвучали как вынужденный гимн режиму Сталина. Обвиняемые уподобились тому языческому пророку из Библии, который, выступив с намерением проклясть, стал, против своей воли, благослов лять". /Фейхтвангер/

* * *

Умчался поезд, навсегда бросив тебя наедине с собой. Лишь тво╠ "Я", пронизанное ледяным кромешным "ничто".

Ганя вернулся в вагон к прежней жизни, оставив, однако, приговор в силе.

По-прежнему непереносимо было с людьми, ещ╠ непереносимей, как оказалось, без них и, как всегда, только в избранности своей, в творчестве - выход и спасение. Пусть в мире нет смысла, но есть, в конце концов, красота. Пусть Ганя плох и эгоистичен, пусть неспособен к любви - была чувственность и обостр╠нная тяга к женской красоте в сочетании с паническим страхом перед ней, перед возможными узами и вообще перед т╠мной стихией пола, делающей его романы недолговечными и мучительными. Но Красота, призванная "спасти мир", оставалась и его, Гани, единственной верой. В самые, казалось бы, беспросветные минуты мороз

ная россыпь на стекле, первозданная чистота снега, грациозная поступь кошки и крики чаек над Невой, напо╠нное голубизной небесное озерцо в просвете между домами свидетель ствовали о неведомой светлой тайне, плен╠нной злым миром. Будто заколдованная царевна, посылала Красота время от времени улыбки подданным своим - улыбки сквозь сл╠зы. Истерзанная, связанная и обреч╠нная.

Теперь он писал Красоту Погибающую, съедаемую временем, суетой, тлением, порочной хищной цивилизацией и чудовищами, которых он пытался из себя изгнать во время неудачного двухнедельного самоусовершенствования.

Он писал юные лица и тела, тронутые, изуродованные распадом, будь то физическое уродство или фантастически просвечивающие, прорастающие из тел звериные клыки, когти, шерсть, детали машин, приборов. Такие же спирали и болты ввинчивались, вгрызались в Неву, в гладь Финского залива, в стволы деревьев. Дымно-ч╠рные краски наплывали на зелень и голубизну.

Гибельное разрушительное начало в себе и окружающем мире, всесилие этого начала и невозможность ему противостоять, неравная схватка Красоты со смертью, - что бы ни писал теперь Ганя - эта тема стала его манией, проклятием. Его избранничество, бывшее прежде неким элитарным творческим убежищем от неразрешимости жизни, обернулось ловушкой, избрав предметом творчества саму эту неразрешимость.

Сбежав от мира, он не смог сбежать от себя.

Распять себя вместе с чудовищами и кошмарами на подрамнике и передать холст миру, как в старину передавали другому лихорадку, чтобы самому получить облегчение. Не очень-то благородная роль, но именно с тех пор Игнатий Дар╠нов стал знаменитостью.

Мир отдавал ему своих чудовищ, Игнатий возвращал сторицей.


- Вот и этот безнад╠жно болен, - утешался зритель, - Как и я. Как и мы все.

- Им нравится, значит, это им нужно, - думал Ганя, и ему становилось вроде бы легче. На миру, как известно, и смерть красна.

Примерно такими были е╠ сведения о Гане, когда объявили посадку на е╠ поезд, сведения, неизвестно как полученные во время их странно-ирреального кружения по городу, сидения на скамьях в Летнем саду и за столиками.

Он потом скажет, что говорил как раз вс╠ время он, а она молчала.

В купе ещ╠ никого не было. Ганя вдруг заявил, что тоже поедет в Москву, и прежде, чем она успела отреагировать, исчез. Вернулся он через несколько минут, сказав, что вс╠ в порядке и что место девочки сообщат, когда поезд тронется. "Девочками", видимо, были проводницы.

Ганя закрыл дверь и впервые они оказались наедине в хрупкой коробочке купе. Их внешнее отделение от мира было скорее чисто символическим, пластмассово-фанерным, но вс╠ же оно было. Пространство замкнулось.

Они неуверенно поцеловались. Поцелуй был вполне невинным, но оба сделали ещ╠ одно ошеломляющее открытие - в этом поцелуе не было сковывающей остроты новизны, их губы, руки, тела, казалось, знали друг друга давным-дав но, а теперь они просто вспоминали, закрыв глаза, не дыша, будто разлуч╠нные слепые возлюбленные, вновь прикоснув шиеся друг к другу спустя много лет.

В купе вошли пассажиры - три южных человека, пропахшие вином и шашлыками, неся лоснящиеся щ╠ки, усы и глаза, битком набитые чемоданы, белозубые улыбки и этот ресторанный запах, как некое знамя торжествующего эпикурейства.

Сидящая в купе целующаяся парочка была им понятна и близка. Южные люди мгновенно распихали по полкам че

моданы, застелили постели и, предъявив проводнице, сообщившей Гане, что его место в последнем купе, билеты, ушли "покурить часок - другой", судя по всему, к тем же девочкам-проводницам.

Пространство вокруг опять сомкнулось, поезд набирал скорость. И то ли от двусмысленного ухода эпикурейцев, то ли от оставленной ими на столике в порыве солидарности оранжевой россыпи мандаринов, пахнувших новым годом, то ли от включенного отопления, в купе стало наэлектризованно и душно, как перед грозой.

Яне встала, чтобы снять шубу, Ганя, - помочь ей повесить.

Это е╠ тоже двусмысленное ч╠рное вязаное платье на молнии из французского журнала "Эль", шедевр е╠ приятельницы, Ниночки, такое скромное, но расст╠гивающееся сразу от глухого ворота до колен одним мановением руки. Ганя опять притянул е╠ к себе, рука легла на ворот платья, и Яна поняла, что он е╠ уже не выпустит. Она едва успела выключить свет, платье свалилось к ногам лягушачьей кожей. Оба вспыхнули мгновенно и разом, как два сухих стога - от первой же искры. Разлуч╠нные когда-то любовники, чьи тела через тысячу лет снова нашли друг друга.

И наконец-то, упоительное осязание тяжелых влажных прядей Ганиных волос, в которые погружались е╠ пальцы...

Вагон нещадно мотало. Казалось, сама земля разверзалась, с исступл╠нной жадностью заглатывая их сплетшиеся в беспамятстве тела, круша и переламывая.

В какое-то мгновение в разорвавших тьму огнях проносящейся станции Иоанна увидала над собой Ганины огромные, черноугольные, во все глаза, зрачки. Кажется, она закричала, Ганина рука зажала ей рот, вдавив голову в видавшие виды МПСовскую подушку. И в е╠ крике, и в его хриплом торжествующем стоне было нечто глубинно-первобытное, отозвавшееся из тьмы веков эхом некой изначальной вселен

ской катастрофы. Конца и начала, свободы и рабства, жизни и смерти.

Ч╠рные дыры его зрачков неумолимо неслись на не╠, и она гибла в их смертельном притяжении, в этом антимире, в последней блаженной муке небытия разваливаясь на куски...

Когда вс╠ вернулось на круги своя и они опять сидели плечом к плечу на нижней полке номер 14, Иоанна вслушивалась в себя, обнаружив, что ровным сч╠том ничего не изменилось - никакой качественно новой ступени вверх или вниз в их отношениях. Новое "Я", Единое и нераздельное, до кра╠в наполненное счастьем. Остановившееся время в летящем к Москве замкнутом спичечном коробке принадлежащего им пространства, до предела насыщенное молчанием, в котором не годились никакие слова. Разноголосый храп эпикурейцев с Юга казался волшебной музыкой, пропахшей мандаринами, вином и зв╠здами.

Иоанна вышла, а когда вернулась, ей показалось, что Ганя спит. Она села поодаль, чтобы не мешать, но тут же услыхала недовольное:

- Иди ко мне...

Так они и просидели до рассвета, иногда проваливаясь в сон, но и снилось им место номер 14 в повисшем в вечности купе, до краев наполненном храпом, запахом мандаринов и счастьем.

Они ни о ч╠м не договаривались и не строили никаких планов на будущее. Она не могла вообразить себе Ганю в роли штатного любовника, периодические вороватые свидания по случайным углам. Она себя считала вполне современной женщиной, но с Ганей узаконенный адюльтер представлялся совершенно невозможным. Однако ещ╠ более невозможным - узаконенный брак, так называемые супружеские будни. Почему? Просто это была аксиома, не требующая доказательств. Их "Я" с самого начала пребывало в каком-то надмирном пласте бытия, и теперь каждому пред

стояло вернуться в свою повседневную реальность, где им вместе места не было.

Он выглядел очень усталым. Яна сказала, что ему надо где-то отоспаться - может, у Регины? Без тени ревности. И он не удивился е╠ предложению, не возмутился, только сказал, что должен вечером кровь из носу быть в Питере и сядет в первый же обратный поезд.

И никаких прощальных поцелуев. Только проговорил, как заклинание:

"Иоанна"... Взял е╠ руку, приложил к губам, т╠плый янтарный отблеск скользнул по е╠ лицу, шее, сердцу.

- Ну, иди.

И она пошла, не оглядываясь.

"Глаза твои, сокол, что м╠д в горах... И светлые, и т╠мные. И сладкие, и горькие..."

ПРЕДДВЕРИЕ

"Сотни революционеров перед судом Гитлера заявляют: "Да, я совершил то, в ч╠м вы меня обвиняете. Вы можете меня уничтожить, но я горжусь тем, что я сделал". Таким образом, сомневающиеся правы, спрашивая: почему ни один их этих троцкистов так не говорил? Почему ни один из этих троцкистов не сказал: "Да, ваше "государство Сталина" построено неправильно. Прав Троцкий. Вс╠, что я сделал, хорошо. Убейте меня, но я защищаю сво╠ дело".

"Достаточно только прочесть любую книгу, любую речь Сталина, посмотреть на любой его портрет, вспомнить любое его мероприятие, провед╠нное им в целях осуществления строительства, и немедленно станет ясно, что этот умный, рассудительный человек никогда не мог совершить такую чудовищную глупость, как поставить с помощью бесчислен ных соучастников такую грубую комедию с единственной целью отпраздновать, при бенгальском освещении, сво╠ торжество над повергнутым противником".


"Но главной причиной, заставившей руководителей Советского Союза провести этот процесс перед множеством громкоговорителей, является, пожалуй, непосредственная угроза войны. Раньше троцкисты были менее опасны, их можно было прощать, в худшем случае, - ссылать..." /Л. Фейхтвангер/

"Остатки умирающих классов; частные промышлен ники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы... расползлись по нашим заводам и фабрикам, по нашим учреждениям и торговым организациям, по предприятиям железнодо рожного и водного транспорта и главным образом - по колхозам и совхозам. Расползлись и укрылись они там, накинув маску "рабочих" и "крестьян", прич╠м кое-кто из них даже пролез в партию". /И. Сталин/

"Коллективный рапорт бакинских нефтяников, обсужд╠нный на 40 митингах 20 тысячами нефтяников: нефтяная пятилетка усилиями рабочих и специалистов закончена в два с половиной года".

Магнитострой: " На строительном участке доменного цеха родился совсем новый тип бригады - сквозная хозрасч╠тная бригада экскаватора. Переход на хозрасч╠т экскаваторов дал прекрасные результаты... Хозрасч╠тные экскаваторы побили мировой рекорд загрузки машин".

Из речей на "Съезде победителей":

Бухарин: "Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксо-ленинскую диалектику, целый ряд предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною... Обязанностью каждого члена партии является... сплочение вокруг товарища Сталина, как персонального воплощения ума и воли партии, е╠ руководителя, е╠ теоретичес кого и практического вождя."

Рыков: "... он как вождь и как организатор побед наших с величайшей силой показал себя в первое же время.

Я хотел характеризовать то, чем товарищ Сталин в тот период сразу и немедленно выделился из всего состава тогдашнего руководства".

Зиновьев: "Мы знаем теперь все, что в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, - что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов... Когда меня вернули в партию, то Сталин сделал мне такое замечание. "Вам в глазах партии вредили и вредят даже не столько принципиаль ные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к партии, которое создалось у вас в течение ряда лет..." Мы видим теперь как лучшие люди передового колхозного крестьянства стремятся в Москву, в Кремль, стремятся повидать товарища Сталина, пощупать его глазами, а может быть, и руками, стремятся получить из его уст прямые указания, которые они хотят понести в массы".

Каменев: "Та эпоха, в которую мы жив╠м, в которую происходит этот съезд, есть новая эпоха... она войд╠т в историю - это несомненно - как эпоха Сталина... Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с1925 по 1933 год боролся с партией и с е╠ руководством, политичес ким трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому /простите/ выражению эту старую шкуру... Да здравствует наш, наш вождь и командир товарищ Сталин!"

"На мавзолее Ленина, окруж╠нный своими ближайшими соратниками - Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе стоял Сталин в серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага, уверенной поступью лобового отряда будущих победителей капиталистического мира... К сжатой, спокойной, как ут╠с, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли вол

ны уверенности, что там, на Мавзолее Ленина, собрался штаб будущей победоносной мировой революции". /К. Радек/

"Тов. Андрееву /Детгиз ЦК ВЛКСМ/ и Смирновой /автору "Рассказов о детстве Сталина"/.

Я решительно против издания "Рассказов о детстве Сталина". Книжка изобилует массой фактических неверностей... Но не это главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей /и людей вообще/ культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория "героев" и "толпы" есть не большевистская, а эсеровская теория... Народ делает героев - отвечают большевики...

Советую сжечь книжку. И. Сталин".

Из последних писем Бухарина Сталину:

"Мне не было никакого выхода, кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: ибо иначе выходило бы, что я не разоружаюсь. Я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую концепцию: есть какая-то смелая и большая политическая идея Генеральной чистки:

а/ в связи с предвоенным временем, б/ в связи с переходом к демократии эта чистка захватывает а/ виновных, б/ подозрительных, с/ потенциально подозрительных... Без меня здесь не могли обойтись... Даже в размышлениях с самим собой я настолько вырос из детских пел╠нок, что понимаю, что БОЛЬШИЕ идеи и БОЛЬШИЕ интересы перекрывают вс╠. И было бы мелочным ставить вопрос о собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах".

"Я не христианин, но у меня есть свои странности - я считаю, что несу расплату за те годы, когда я действительно в╠л борьбу... больше всего меня угнетает такой факт. Летом 1928 года, когда я был у тебя, ты мне говорил: - знаешь, почему я с тобой дружу? Ты ведь не способен на интригу? Я гово

рю - да. А в это время я бегал к Каменеву. Этот факт у меня в голове, как первородный грех иудея..."

"Я внутренне разоружился и перевооружился на новый социалистический лад... Дайте возможность расти новому, второму Бухарину - ПУСТЬ БУДЕТ ОН ХОТЬ ПЕТРОВЫМ. Это новый человек будет полной противоположностью умершему, он уже родился, дайте ему возможность хоть какой-нибудь работы".

Из интервью Сталина с Г.Уэллсом:

"Коммунисты вовсе не идеализируют метод насилия. Но они, коммунисты вовсе не хотят оказаться застигнутыми врасплох, они не могут рассчитывать на то, что старый мир сам уйд╠т со сцены, они видят, что старый порядок защищается силой, и поэтому коммунисты говорят рабочему классу: готовьтесь ответить силой на силу... Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сда╠тся, что его надо добить?"

Свидетельствует Д.Волкогонов:

"Убийство Кирова явилось хорошим предлогом для ужесточения всего внутриполитического курса в стране. Он не мог забыть, что четв╠ртая часть делегатов 17 съезда голосовала против него. А сколько их во всей стране? Тогда ещ╠ мало кто мог предположить, что из 1225 делегатов с правом решающего и совещательного голоса 1108 скоро будут арестованы и большая часть их погибнет в подвалах НКВД и в лагерях. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на этом съезде, 98 человек будут арестованы и расстреляны... Это была сознательная ликвидация старой "ленинской гвардии"."

"Тов. Шнеер!

Опасность реставрации капитализма у нас существует. Правый уклон недооценивает силу капитализма. А левый - отрицает возможность построения социализма в нашей стране... И. Сталин".


"Когда в Москве происходил процесс сначала Зиновьева-Каменева, потом Пятакова и его банды, мы немедленно потребовали, чтобы их расстреляли. В нашем пос╠лке даже те женщины, которые, кажется, никогда политикой не занимались, и те сжимали кулаки, когда слушали, что пишут в газетах. И стар, и млад требовал
, чтобы бандитов уничтожили.." /Алексей Стаханов/

"Разнообразные вина - от советского шампанского до муската, сотни сортов колбасных и рыбных изделий, торты, пирожные, фрукты - вс╠ это в большом количестве покупали вчера в магазинах москвичи. Тысячи агентов "Гастронома", "Бакалеи" и других продовольственных магазинов были заняты доставкой на дом покупателям различных продуктов к новогоднему праздничному столу..." /Новогодний номер "Правды". 1937 год/

"Чтобы выиграть сражение, может потребоваться несколько корпусов. А для того, чтобы его провалить - несколько шпионов. Чтобы построить железнодорожный мост, для этого нужны тысячи людей. Чтобы его взорвать, нужно всего несколько человек". /И. Сталин/

- А можно добавить? - хихикнул АГ, по-школьному подняв ч╠рную ручку с кошачьими белыми коготками, - Чтобы собрать страну, нужно несколько веков и поколений, реки слез, пота, крови... А чтоб е╠ разрушить - троих оборотней и зел╠ного змия.

А чтобы сломать партию - "спинной хребет рабочего класса и бессмертие нашего дела", нужен один-единствен ный генсек-оборотень.

- И чтоб "народ безмолвствовал"... - вздохнул АХ.

- Ну, это он завсегда. Молчание ягнят. А потом опять реки слез, пота и кровушки... Так что ищи пятно, Иосиф... Ищи, пока не пробило полночь.

"...Признаю себя виновным в злодейском плане расчленения СССР, ибо Троцкий договаривался насч╠т террито

риальных уступок, а я с троцкистами был в блоке. Это факт, и я это признаю...

Я уже указывал при даче основных показаний на судебном следствии, что не голая логика борьбы позвала нас, контрреволюционных заговорщиков, в то зловонное подполье, которое в своей наготе раскрылось за время судебного процесса. Эта голая логика борьбы сопровождалась перерожде нием идей, перерождением психологии, перерождением нас самих, перерождением людей. Исторические примеры перерождений известны. Стоит назвать имена Бриана, Муссолини и т. д. И у нас было перерождение, которое привело нас в лагерь, очень близкий по своим установкам, по своеобразию, к кулацкому преторианскому фашизму.

Я около тр╠х месяцев запирался. Потом стал давать показания. Почему? Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил вс╠ сво╠ прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умр╠шь, во имя чего ты умр╠шь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютная ч╠рная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И наоборот, вс╠ то положительное, что в Советском Союзе сверкает, вс╠ это приобретает другие размеры в сознании человека. Это меня в конце концов разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной. Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки - террор, разведка, расчленение СССР, вредительство - шли, в первую очередь, из этого источника,

Я априори могу предполагать, что и Троцкий, и другие союзники по преступлениям, и 2 Интернационал, тем более потому, что я об этом говорил с Николаевским, будут пытаться защищать нас, в частности и в особенности меня.

Я эту защиту отвергаю, ибо стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора. Дело не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его международном значении...

Ещ╠ раз повторяю, я признаю себя виновным в измене социалистической родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов...

Я признаю себя далее виновным в подготовке заговора "Дворцового переворота". Это суть вещи, сугубо практические. Я говорил и повторяю сейчас, что я был руководите лем, а не стрелочником контрреволюционного дела". /Речь Бухарина на процессе/

- Сумел-таки Бухарчик положить свою жизнь на весы Антивампирии! - всплеснул белыми ручками АХ.

- Ты хотел сказать "смерть"?

- Я хотел сказать "жизнь"...

"Вся наша страна, от малого до старого, жд╠т и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов!

Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!

Пройд╠т время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа.

А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге во главе с нашим любимым вожд╠м и учителем - великим Сталиным..." /Из речи Вышинского на процессе/


И, чьи мы дочки и сыны

во тьме глухих годин,

того народа, той страны

не стало в миг один.

К нам обернулась бездной высь,

и меркнет Божий свет...

Мы в той отчизне родились,

которой больше нет.

/Б.Чичибабин - стихи со Страницы Истории/

* * *

- Глаза твои, сокол, что м╠д в горах... И светлые, и т╠мные. И сладкие, и горькие...

Больше они не расстанутся, хотя снова увидятся лишь через девять лет. Это не будет ни памятью, ни галлюцинаци ей, а каким-то особым состоянием души, радостно чувствующей его присутствие. Стоило лишь вспомнить или подумать "Ганя", и т╠плый золотисто-янтарный свет прорывался сквозь любую мерзлоту, заполняя, казалось, каждую клетку е╠ "Я", время останавливалось на несколько секунд, а если повез╠т, то и больше.

Она вызывала его, как вызывают духов, но иногда "он" приходил сам, особенно во время каких-либо неприятностей или болезни. Потом он расскажет, что похожее происходило с ним, что когда поднималась температура /а он, как большинство мужчин, начинал помирать при тридцати восьми/ ему представлялось е╠ имя "Иоанна", куда он входил, как в прохладное голубое озеро - и исцелялся.

Иногда он ей звонил, чаще всего поздно вечером, когда Иоанна читала в постели, а Денис уже спал, положив на ухо подушку / он привык так спать, когда грудной Филипп орал по ночам/. Ганя говорил: "Иоанна",.. - полным именем е╠ больше никто не называл, или "Иди ко мне"... Она прижимала

трубку к щеке, и звучала какая-нибудь любимая Ганина музыка, и снова они плыли, обнявшись в прекрасном безвременье, и пахло зв╠здами.

Все слова, даже самые высокие, становились там нестерпимой ложью, разговоры о текущих делах, светская болтовня - невозможными, весь обычный жизненный поток протекал где-то в ином измерении. И, чтобы музыкальным молчанием не сбивать с толку телефонистку и слушать голос друг друга, они нашли прекрасный способ просто читать по очереди в трубку какие-либо нейтральные тексты, вроде сборника задач по алгебре. Ещ╠ лучше для этой цели подходили газетные передовицы, язык которых для Иоанны всегда был марсианским - она не могла уловить их смысла, как ни старалась. Но в Ганиных устах эти оболочки слов наполнялись музыкой и тайным смыслом, они пели их друг другу как две птицы на ветке райского дерева.

Иногда, правда, коктейль из московских и ленинградс ких передовиц давал неожиданный комический эффект, тогда они начинали смеяться, зв╠здная нить между Москвой и Питером натягивалась струной, звенела от их смеха, роняя зв╠здную пыль на головы запоздалых прохожих, проживающих в районе прямой линии, соединяющей два города, и пока не раздавались в трубке короткие гудки, волосы и руки прохожих тоже пахли зв╠здами.

Потом однажды осенью его звонок разыщет е╠ на Пицунде, в доме творчества, она помчится из расплавленной зноем столовой на неожиданный вызов, предполагая - что-то с Филиппом, и успокаивая себя тем, что свекровь бы, наверное, вызвала не е╠, а Дениса. Она схватила трубку, услышала Ганино то ли спрашивающее, то ли утверждающее "Иоанна",.. и что он покидает Россию. Что он уже давно ждал визу и потерял надежду, что разрешение свалилось как снег на голову, и через несколько часов самол╠т. Поэтому проводить его она не успеет, что он уже неделю е╠ разыскивает. И если бы не Регина...


В трубке кричали, смеялись, бренчала гитара. Наверное, гарем провожал Ганю на чужбину, наверное, и Регина была там... Один он уезжал или с кем-то? Какое это имело значение!

- Значит, меняешь вагон? - Яна вспомнила его сравнение жизни с мчащимся в никуда поездом.

- Палату, - отозвался он, - номер шесть на шестьсот шестьдесят шесть.

Она не поняла тогда, что он говорит о "числе Зверя".

- Пожелай мне что-нибудь на дорогу. Иоанна... Иди ко мне и говори... Вот так. У нас ещ╠ минута... Таблицу умножения помнишь?

Эта лихорадочно-болезненная вес╠лость... Она была в н╠м и потом, когда он звонил ей уже "оттуда" и, давясь смехом и французским, пытался по традиции читать в трубку парижские газеты и спрашивал, какая в Москве погода. И ещ╠ потом, когда он, видимо, освоив "тот вагон", начн╠т с одержимостью маньяка-путешественника менять полки, купе, и в ночных звонках давиться английским, немецким, итальянским, невесть какой прессой, и этим странным смехом, от которого в ней вс╠ больше нарастало беспокойство, будто у собаки перед грядущим стихийным бедствием. Хотелось завыть, вс╠ бросить и бежать Гане на помощь.

А между тем, дела его, судя по "вражьим голосам" и достоверным источникам Регины, с которой после Ганиного отъезда у не╠ опять установились дипломатические отношения, шли прекрасно. Регина, украдкой и ш╠потом /только так теперь можно было говорить о Гане/ рассказывала на просмотре где-нибудь на Васильевской об успехах его очередной выставки, о немыслимых ценах на картины, уточняя, кто купил и за сколько, о банкетах и при╠мах у всяких важных персон. И вообще, кажется, ждала своего часа, когда можно будет издать мемуары, как она раскопала, вырастила и подарила человечеству Игнатия Дар╠нова.


Она показывала аккуратно разложенные по конвертам вырезки из газет и журналов, где ещ╠ более заросший и похудевший Ганя возвышался среди собственных шедевров, высокопоставленных особ и иноземных красавиц, гордо глядя вдаль из-под обрушившихся на лоб волос, напоминающих пиратскую повязку. Пират - победитель, путешественник и бунтарь. Теперь Синяя Птица пряталась в сплет╠нной из вер╠вок сумке Регины, синие отблески делали руки Регины волшебными, и Иоанна ходила за Региной как пришитая в ожидании новых вестей о Ганином успехе.

Но проходил месяц, другой, и очередной ночной звонок был как "СОС!" Он говорил: "Иоанна"... или "Иди ко мне..." и это их объятие, прорывавшее железный занавес и пограничные кордоны снова напоминало прыжок без парашюта, когда земля неумолимо приближается, и нет спасения, и в счастье растворено предвкушение гибели, как в отравленном вине. Их разъединяли, Иоанна клала трубку, но ощущение гибельно-сладостного объятия в неотвратимом падении еще долго е╠ не покидало. Тревога сидела в сердце как заноза. Яна даже попыталась съездить с группой кинематогра фистов туда, "за бугор", но е╠ не выпустили и даже прямо спросили в доверительной беседе, поддерживает ли она связь с кем-либо из бывших советских граждан. Яна ответила, что если они имеют в виду художника Дар╠нова, то он ей действительно иногда звонит, и они обмениваются сведениями о происходящих тут и там событиях, читая друг другу выдержки из газет. Е╠ осторожно спросили, каких именно газет. Яна ответила, что, разумеется, центральных, что она ему читает передовицы центральных газет и ничего в этом крамольного нет. Они ответили, что да, конечно, без наших передовиц Дар╠нову в забугорье хана, но непонятно, почему советскую гражданку Иоанну Синегину интересует тамошний курс биржевых акций или результаты последних дерби. И вообще, что за дурака они оба валяют? Яна сказала, что

отныне они обязуются в разговоре указывать источник любого прочитанного отрывка, число, страницу и т.д., чтобы бдительные товарищи могли убедиться, что их телефонные разговоры с бывшим товарищем Дар╠новым никакого отношения к шпионажу не имеют, а валять дурака никому не запрещено. Бдительные товарищи заявили, что они не дураки, что их телефонная ахинея уже давно зафиксирована и просвечена на всевозможных рентгенах, что это вправду имеет отношение разве что к психиатрии или к законному супругу товарища Синегиной, так что пусть она будет осторожнее.

На том и порешат. Но за бугор Яну вс╠ же не выпустят.

А потом приснится ей этот сон, как раз в ночь на старый новый год. Иоанна рано удер╠т из гостей, приревновав Дениса к очередной фемине. Такие размолвки к тому времени будут у них происходить вс╠ чаще, пока без грома, как частые зарницы перед грядущей бурей. Она влезет под душ, смывая косметику, злобу на Дениса и мрачную мысль, что вот, теперь по примете так будет весь год - ревнивые мысли, возвращающие е╠ снова и снова в дом, откуда она только что брезгливо удалилась, и вообще отвращение ко всей этой дурацкой их жизни, в которую она безнад╠жно погружалась.

После душа станет легче и она подумает, что даже хорошо, что так получилось - не успела выпить лишнего, наглотаться сигаретного дыма и сможет как следует выспаться. Поцеловав спящего Филиппа, она окончательно успокоится и уже без четверти три, с наслаждением вытянувшись под одеялом, выключит свет.

Ей приснится плывущий вверх эскалатор, битком набитый народом - условной безликой толпой, как на Ганиных картинах, и вообще сон этот будет чем-то напоминать Ганину картину - два эскалатора, вверх и вниз. Она, Иоанна, медленно плыв╠т вверх и видит в безлико-условной толпе, плывущей навстречу, Ганю, который почему-то стоит спиной к движе

нию. Она узна╠т сперва лишь его спину и волосы, как на том автопортрете в электричке, она ещ╠ сомневается, он ли это, но вот они поравнялись, и она видит его лицо, бледное, с закрытыми глазами, похожее на маску. Она кричит ему, но он проплывает мимо, как неподвижная статуя. Яна видит его гипсово-белое лицо и бежит вниз,
продираясь сквозь толпу, и снова кричит ему и снова он не слышит, и Яна видит с ужасом, что эскалатор исчезает постепенно вместе с пассажирами в ч╠рной дыре шахты.

Она опять кричит, и, наконец, глаза его раскрываются, лицо оживает, он видит е╠, делает шаг по ступеньке вверх навстречу, слабо улыбается, неудержимо заваливаясь спиной в черноту.

Невероятным усилием воли Иоанна вынырнет из сна, с бешено бьющимся сердцем сядет на кровати, уцепившись взглядом за спасительный прямоугольник окна, призрачным парусом плывущий в ночи.

Потом сполз╠т на ков╠р и на коленях, чувствуя, что сходит с ума от страха за него, протянет руки к белесому парусу окна.

- Господи, спаси его!.. Ты же вс╠ можешь... Убей меня, если надо, только спаси его. Помоги ему, Господи!..

Давясь рыданиями, она ткн╠тся лбом в ков╠р, почувствует вдруг, как кувыркн╠тся сердце, раз, другой, и в подступившей дурноте подумает, что е╠ жертва принята Тем, Неведомым, и мысль эта не испугает е╠. - Спаси его! - повторит она, глядя на уплывающий парус окна, хватая ртом воздух и ожидая смерти, как ждут какой-то неизбежно болезненной процедуры. Только бы поскорей...

В этот момент она услышит в столовой перезвон часов. Часы пробьют три. Не может быть, - подумает она, - не может быть, чтоб прошло лишь 15 минут с тех пор, как она выключила свет. Невероятность происходящего даст силы подползти к тумбочке, включить бра и убедиться, что и на

будильнике три. А со светом вс╠ покажется не столь уж безнад╠жным, она найд╠т на тумбочке пузыр╠к валокордина и будто заботливо налитую кем-то воду в чашке. Отсчитывая ещ╠ нетв╠рдой рукой капли, будет явственно ощущать незримую улыбку кого-то неведомого, наблюдающего, как она постепенно раздумывает умирать.

Через несколько лет она узнает, что за сотни километров отсюда, в ту же ночь Ганина машина будет мчаться в направлении одного из предместий Парижа, где обычно собиралась публика, с которой он не контактировал уже несколько месяцев, пока находился на излечении в частной клинике, и верил, что больше никогда сюда не приедет. Во всяком случае, физическое самочувствие его вполне нормализовалось и он мог обходиться без "этого" - единственного средства, с помощью которого удавалось в последнее время хоть ненадолго избавляться от вс╠ учащающихся и ужесточающихся приступов знакомой болезни - подсознательно-глубиннного неприятия жизни. Любого е╠ рецепта, составленного по ту или иную сторону "бугра", аскетом или эпикурейцем, пересчиты вающим выручку владельцем бара, или снобом из "бомонда", лентяем или работягой, Обломовым или Штольцем. Поезд смертников, где постоянная бессмысленная возня пассажиров, включая и его собственную, казалась безумием. Он со вс╠ большим то отчуждением, то завистью вглядывался в их спокойные или искаж╠нные житейскими страстями лица - кто безумен, кто болен - он или они?

Умирающее за окном время, безглазый машинист, вытягивающий костяшками пальцев один за другим билеты из общей кучи - не твой ли? Неужели они не понимают, что вот она, единственная реальность? Неужели действительно всерь╠з озабочены жалкими своими проблемами, как тот одинокий старичок-пенсионер, питерский Ганин сосед, который однажды постучался и, пожаловавшись на здоровье, попросил его вечером проведать.


- А то боюсь, Игнатий, до десятого не дотяну.

- А что будет десятого, дед? - поинтересовался Ганя.

- Да как же, пенсия. Пенсию принесут.

Ганина болезнь была врожд╠нной, она не излечивалась ни переменой места, ни благами развитой цивилизации, ни демократическими свободами передвигаться, самовыражаться и выставляться. Ни популярностью, успехом, пусть несколько преувеличенным Региной, но вс╠ же признанием, приобщением к европейской и мировой культуре...

То, что большинство человечества не замечает или старается не замечать, конечная бессмыслица жизни была для него той самой ложкой д╠гтя, которая присутствовала в любой бочке даже самого качественного м╠да. Когда-то спасало опьянение молодостью, силой, вином, творчеством, но за последнее время даже творчество стало болезнью, проклятием. Он казался себе безумцем-врачом, который разрезал больных, не зная, что делать дальше, и всякий раз в панике бежал из операционной.

Но бежать от себя было некуда. В н╠м как бы жили два человека. Один наш╠птывал, что во время чумы разумней всего пировать, закрыв глаза и уши на горе и страдание вокруг, не слыша стука кол╠с возможно едущего за тобой катафалка. Другой же терзал совесть, обличая такой пир как дурной и безнравственный. Единственным спасением было "это", жившее в ампуле, как могущественный джинн, дарящий несколько часов избавления. Все началось ещ╠ там, в Союзе, но лишь изредка, иногда - были большие проблемы с доставкой ампул. Здесь же была другая проблема - устоять, когда сообщали, что "товар прибыл".

Чаще всего Ганя сдавался, и тогда дверь тамбура распахивалась и он, расправив крылья, медленно, с наслаждени ем взлетал. Поезд с его суетой, страданиями и бессмысли цей грохотал где-то далеко внизу, прошлое и будущее уже не пожирали друг друга, минуты, часы, дни, года и века, как

вырвавшиеся на волю птицы, в упоении кружили вокруг, смыкались и летели все вместе то скручивающейся, то раскручивающейся спиралью в бескрайне-ликующую голубизну.

Падение было неизбежным и с каждым разом вс╠ более ужасным - бесконечно долгий и мучительный пол╠т в бездну.

- Иоанна!.. - в страшной ломке, в агонии он звал е╠, и она появлялась всегда, протягивала руки. Исчезал страх, беспросветность одиночества, - теперь они падали вместе в мучительно-сладком предсмертном объятии, пока не касались земли, где она превращалась в озеро, а он погружался в его прохладно-целительную синеву и засыпал на самом дне, куда безглазый машинист не мог добраться до него жадными костяшками пальцев.

Ганя, конечно, понимал, что вс╠ это плохо кончится, лечился и даже поверил, что выздоровел. Отключил телефон, много работал. Внезапный рецидив застал его врасплох - яростный приступ отвращения ко всему, прежде всего к самому себе. Возобновление борьбы показалось бесполезным и бессмысленным. Он ничего не хотел, он устал, жить было тягостно и скучно. И если ему суждено погибнуть в падении с высоты, пусть призрачной, но в падении, то это будет не худший вид смерти.

Так он говорил себе, набирая телефонный номер виллы в сорока километрах от Парижа, куда не звонил уже несколько месяцев и куда теперь мчался, ничего не видя, кроме встречных фар да призрака вожделенной ампулы, манящей, как мираж в пустыне.

ПРЕДДВЕРИЕ

Свидетельствует Главный маршал авиации А. Голованов /в записи Ф. Чуева/:

"Но я-то его знал хорошо - никаким кровожадным тираном он не был. Шла борьба, были разные политические

течения, уклоны. При строительстве социализма нужна была тв╠рдость. У Сталина этой тв╠рдости было больше, чем у кого бы то ни было. Была пятая колонна? Была, и речи быть не может! И, конечно, были не стрелочники, а определ╠нные деятели. Я себе не представляю такого положения, чтоб меня сегодня посадили, как Тухачевского, а завтра я дал такие показания,
что я немецкий разведчик или польский резидент! Били? Да ч╠рт с ним, пускай бьют, пускай калечат! Людей подвешивали на крюки, а люди в морду плевали. И если б Тухачевский таким не был, он бы сказал. Если бы у него была воля, я думаю, дальше дело бы не пошло. И вс╠ сразу бы открылось. А если человек вс╠ сразу признал и на стольких людей в первый же день показал, да ещ╠ бенешевская фальшивка спровоцированная... А дальше вс╠ пошло своим чередом.

Вот Рокоссовский - как его ни истязали, вс╠ отрицал, ни на кого не показал, ни одного не арестовали больше, в Шлиссельбурге сидел, выпустили.

Были и такие, что никто их не заставлял, а писали... Почему тот же Хрущ╠в так себя в╠л? Выявлял врагов народа. К командиру дивизии на Украине, мне товарищи рассказывают, приезжает в гарнизон Хрущ╠в, собирает народ: "Товарищи, кругом враги народа!" К командиру дивизии обращается: "Сколько ты врагов народа разоблачил?" Сажают, арестовывают. Вот вам подручные".

" Хрущ╠в прин╠с Сталину списки врагов народа, Сталин усомнился: "Неужели так много?" - "Их гораздо больше, товарищ Сталин, вы не представляете, сколько их!" /В. Молотов в записи Ф. Чуева/

Свидетельствует У. Черчилль:

"...Осенью 1936 года президент Бенеш получил от высокопоставленного лица в Германии уведомление, что если он хочет воспользоваться предложением фюрера, ему следует поторопиться, так как в России в скором времени произой

дут события, которые сделают любую возможную помощь Бенеша Германии ничтожной.

Пока Бенеш размышлял над этим тревожным письмом, ему стало известно, что через советское посольство в Праге осуществляется связь между высокопоставленными лицами в России и германским правительством. Это было одним из элементов заговора военных и старой гвардии коммунистов, стремившихся свергнуть Сталина и установить новый режим на основе прогерманской ориентации. Не теряя времени, президент Бенеш сообщил Сталину вс╠, что он сумел выяснить. Есть, однако, сведения, что полученная Бенешем информация была сообщена чешской полиции ОГПУ, которое хотело, чтобы Сталин получил эту информацию из дружественного иностранного источника. Эти сведения, впрочем, не умаляют услуги, оказанной Бенешем Сталину, и поэтому не имеют значения.

За этим последовала беспощадная, но, возможно, не бесполезная чистка военного и политического аппарата в России и ряд процессов в январе 1937г.

Хотя в высшей степени маловероятно, чтобы коммунисты из старой гвардии присоединились к военным или наоборот, они, несомненно, были полны зависти к вытеснивше му их Сталину. Поэтому могло оказаться удобным разделать ся с ними одновременно в соответствие обычаями тоталитарного государства. В целом было "ликвидировано" не менее 5 тысяч должностных лиц и офицеров в чине не ниже капитана. Русская армия была очищена от прогерманских элементов, хотя это и причинило тяж╠лый ущерб е╠ боеспособности".

"...не мог Сталин поверить письму буржуазного лидера, когда он далеко не всем своим вполне доверял. Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота..." /Молотов в записи Чуева/.


"...Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семь╠й голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, - я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин вс╠ вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, - человек он такой, как я о н╠м пишу. И то, что именно я, или Конст. Конст. Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да ещ╠ как! - такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не да╠т полностью затоптать его.

Когда Хрущ╠в попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: "Товарищ Сталин для меня святой". На другой день Конст. Константино вич приш╠л на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии". /Голованов в записи Чуева/

"...вы как считаете Хрущ╠ва - правым, левым, ленинцем - что? Хрущ╠в, он сидел в Политбюро при Сталине все сороковые годы и начало пятидесятых. И Микоян. Чистили, чистили, а оказывается, правые-то в Политбюро сидели! Вот ведь как это сложно! Вот так, по таким, я бы сказал, цифрам и по таким формальным признакам нельзя понять это. Такие были глубокие изменения в стране, в партии тоже, что вот даже при всей бдительности Сталина освободиться от троцкистов и правых... В Политбюро и при н╠м вс╠ время сидели, особенно правые, которые наиболее приспособленчески умеют себя вести. Настолько гибкие, настолько связаны с нашей крестьянской родиной, настолько крепко связаны, и так этот мужик умеет приспособиться через своих идеологов со всем переливом и изгибом, что разобраться, где тут начинается троцкизм и, особенно, где начинаются правые, это сложнейшая тема, сложнейшая.


Они во многих случаях ведут себя не хуже, чем настоящие ленинцы, но до определ╠нных моментов. Как Хрущ╠в". /Молотов в записи Чуева/.

"Собеседником Молотова на сей раз был человек, мягко говоря, не симпатизировавший ни Сталину, ни Молотову. Он долго просил меня устроить эту встречу:

- ...Вы сказали, что могло случиться, что репрессии могли бы дойти до вас, если бы...

- Да, могли.

- Тем более, что Полина Сем╠новна...

- Подкапывались здорово, - соглашается Молотов.

- Вы представляете себе положение ваше: человек, который прош╠л огромный путь в партии, отдал здоровье, жизнь, вс╠ делу партии и строительству социализма, и вдруг бы вам пришлось оказаться за колючей проволокой!

- Ну что ж тут такого? О, Господи! Я смотрю на это дело с точки зрения революционной, - спокойно отвечает Молотов. - Я мог не раз погибнуть за все эти годы - и до революции, и после.

- Но ведь в данном случае не было ничего такого, что...

- Вот я и говорю, была моя определ╠нная ошибка одна, а, вероятно, не одна, ещ╠ кое-что заметили...

После встречи по дороге к электричке собеседник сказал: "Побывать у Молотова - вс╠ равно, что впервые попасть заграницу. Если человек был настроен антисоветски, он ещ╠ более станет антисоветским, если убежд╠н просоветски, сильней укрепится в сво╠м убеждении. Любить его я не стал, но я потряс╠н его умом и реакцией. Да, этим ребятам, - задумался он, - пальца в рот не клади - отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов!" /В записи Ф. Чуева/

Горький в письме к Сталину:

"Необходимо более солидно поставить дело пропаганды безбожия".


Свидетельствует Е. Громов: "От этой мысли Горький не отступается. На совещании он выдвигает "ещ╠ одну тему, которая нашей литературой обойдена - это вырождение или выветривание религиозных эмоций в народе. Это очень важно. У нас не дано картин, например, вскрытия мощей и всякая такая штука".

Академик архитектуры Б. Иофан:

"Ш╠л 1931 год. Храм Христа Спасителя ещ╠ стоял посредине огромной площади у Москвы-реки. Большой и грузный, сверкающий своей позолоченной головой, похожий одновременно на кулич и на самовар, он давил на окружающие его дома и на сознание людей своей каз╠нной, сухой, бездушной архитектурой, отражая собой бездарный строй российского самодержавия и его "высокопоставленных" строителей, создавших это помещичье-купеческое капище... Пролетарс кая революция смело заносит руку над этим грузным архитектурным сооружением, как бы символизирующим силу и вкусы господ старой Москвы..."

Свидетельствует Е. Громов:

"В 1936 году в либретто комической оперы "Богатыри" поэт Демьян Бедный вкупе с поставившим е╠ в Камерном театре Таировым ╠рнически высмеял крещение Руси. Очевидно, Демьян полагал свою позицию неуязвимой. По всей стране изничтожались церкви, преследовались православное духовенство и верующие. Демьян Бедный интерпретировал отечественную историю в духе знаменитой книги М. Покровского "Русская история в самом сжатом очерке". Согласно Покровскому, "Слово о полку Игореве" - "придворная поэма", а крещение Руси - акция "чисто внешняя" в древнерусской истории, значение которой "православная церковь, конечно, всячески раздувала..."

От имени ЦК необходимые указания получает Комитет по делам искусств. Публикуется его постановление "О пьесе "Богатыри" Демьяна Бедного, которого велено ши

роко обсудить в театральных коллективах. Таиров выведен из-под удара. С точки зрения властей, дело не в постановке, а в заложенной в либретто идеологической концепции.

По сути, Бедного обвинили в том же, в ч╠м его ранее обвинил генсек: в клевете на прошлое России. В пьесе возвеличиваются разбойники Киевской Руси, чернятся е╠ богатыри - носители героических черт русского народа и да╠тся антиисторическое издевательское изображение крещения Руси. В постановлении указывалось, что оно представляло собой положительный этап в истории русского народа".

По поводу статьи Бухарина: "Вряд ли тов. Бухарин сумеет объяснить с точки зрения своей "концепции", как это "нация Обломовых" могла исторически развиваться в рамках огромнейшего государства... И никак не понять, как русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной мысли, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов". /"Правда", 1936г/

"В сценарии не раскрыты особенности военной политики и тактики Суворова:

1/ Правильный уч╠т недостатков противника и умение использовать их до дна.

2/ Хорошо продуманное и смелое наступление, соедин╠нное с обходным маневром для удара по тылу противника.

З/ Умение подобрать опытных и смелых командиров и нацелить их на объект удара.

4/ Умение смело выдвигать отличившихся на большие посты вразрез с требованиями "правил о рангах", мало считаясь с официальным стажем и происхождением выдвигаемых.

5/ Умение поддержать в армии суровую, поистине железную дисциплину". /И Сталин/


СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Душа знает, что Бог есть, и тот, кто слушается веления вписанного в сердце Закона, угоден Богу. "Мои овцы знают Мой голос"... И князь тьмы знает, что ведение о Боге убить в душе невозможно, да ему это и ни к чему. Ему важно, чтоб человек не слушался этого Голоса в душе, суля ему за это все блага земные, власть и могущество. Ему важно обмануть человека, заставить СОЗНАТЕЛЬНО действовать в "нужном ему направлении". Ибо вот, большевики полагали, что Бога нет, а советские люди в большинстве продолжали жить, будто Он есть, слушаясь Голоса в душах своих. А в иных странах, фарисейски признавая Творца, ведут себя, будто Его нет. Не зря написано: "Сказал безумец в сердце сво╠м - нет Бога". Лишь игнорирующий внутренний Закон, изгнавший Бога ИЗ СЕРДЦА - добыча князя тьмы, цель которого - соблазнами, подкупом, волшебством внушить человеку или прямое непослушание Творцу, или мысль, что Бог - вовсе не то, о чем свидетельствуют наши сердца и святые книги... Что можно жить вопреки и Закону внутреннему, и совести - кто как называет. И что "смертию не умр╠те" от непослуша ния, только станете "как боги".

Или соблазняет поклониться какому-либо ложному божеству, идолу, силам тьмы. Или искажает сознательно Закон Неба. Тут он придумывает разные "демократические свободы", "права человека", конституции для того, чтобы сбить с толку, увести в область лукавых "путей человеческих". Хотя сказано, что "Мои пути - не ваши пути". А Христос был отправлен на казнь демократическим пут╠м...

Альфред Нобель назвал демократию "диктатурой подонков", - согласился АГ, - А как назвать права и свободы для сексуальных меньшинств, убийц детей во чреве? Или уничтожение ракетами не вписавшихся в "мировой порядок"?

Волшебством и "вином блудодеяния своего" Вавилонская блудница, сидящая "на звере", губит народы, внушая,

что носителем зла является власть, провозгласившая цензуру на дьявольские соблазны, а не мир, провозгласивший "свободу" на эти соблазны. "...цари земные любодействовали с ней, и купцы земные разбогатели от великой роскоши е╠". По этой логике строгий отец, не пускающий своих детей в публичный дом - изверг, а рекламирующий оный - демократ и носитель прогресса. С точки зрения блудницы Вавилонской и того, на ком она возлежит, - безусловно так.

Ну а дерзающий нарушить Закон человек рискует своей судьбой в вечности. При советской власти народ как бы был в послушании. То есть если мать, сбитая с толку атеистическим государством, убивая реб╠нка во чреве, не помышляет о мировом вселенском зле, то в так называемом "свободном мире", где Библии продаются повсюду и одновременно ведутся дискуссии о правах женщины этой Библии не слушаться, - она уже "ведает, что творит", - Кстати при Иосифе аборты были запрещены...

"А в общем, надо просто помнить долг от первого мгновенья до последнего..." - по╠тся в популярной советской песне из популярного телесериала. Вс╠ правильно - это и есть формула спасения. И ещ╠: "Сам погибай, а товарища выручай", "Хлеба горбушку, и ту пополам"... То есть заповеди, по сути, были возведены в ранг государственной идеологии считающего себя атеистическим государства...

"Кто душу положил за други, и до конца вс╠ претерпел... "

Не права и обязанности, а именно ДОЛГ, Согласно Замыслу, любая часть живого Целого служит Целому, потому что это е╠ призвание, е╠ миссия. Она должна служением вернуть Целому вс╠, полученное даром от Творца - силы, здоровье, способности. Отдать бескорыстно, имея лишь необходимое /хлеб насущный/.

" Даром получили, даром давайте"... Так любая часть живого целого, получая необходимое, должна исполнять сво╠ предназначение /это и есть ДОЛГ/.


Награда бесценна - Жизнь.

Советские люди были счастливы, потому что их образ жизни пусть порой из-под палки, но соответствовал Замыслу. Они находились за противостоящей Мамоне оградой, а пастырь, отстреливаясь от "волков", истинных и мнимых, держал их в послушании, взяв всю вину за кровь на себя...

Иосиф освободил свой народ от власти Мамоны и ж╠лтого дьявола, дал образование, возвеличил труженика до уровня "творца нового мира", приобщил к основам русской христианской православной культуры, тщательно, по-церковному отсеяв всякую пахабщину. Заставил "шариковых" вспомнить о сво╠м высоком происхождении, призвании, ощутить радость свободы от стяжательства и злых страстей.

"Страна героев, мечтателей, уч╠ных" пела "Гренаду", "Встречный", "Землянку" и "Т╠мную ночь"; о друге, "с которым подружились в Москве".

" И отныне вс╠, что я ни сделаю, светлым именем твоим я назову..."

Что это? Это тебе не "выпьем-оторв╠мся, потусуемся-трахнемся". Говорят, "совки" творили из-под палки... Я уже пел хвалу цензуре, теперь пропою хвалу палке...

Да, это была мобилизация в условиях военного времени, чрезвычайного положения, которое продолжалось вс╠ правление Иосифа. Отбиться, отдышаться - и снова в бой... Прочь от настигающей, лязгающей зубами Вампирии.

"Революцией мобилизованные и призванные". Одни добровольно, по велению сердца. Другие - на╠мники, сражались за гонорары, общественное положение, известность. Но разве даже в лоне церкви мало "рабов" и "на╠мников"? Впоследствии одни из них могут стать "сынами", другие - так и остаться "на╠мниками", а известно, что "в ч╠м застану, в том и судить буду..."

"На войне как на войне". На войне все средства хороши, победителей не судят... Перевести часы, чтоб начали бить

полночь, спровоцировать оборотней проявиться досрочно, натравить одних на других и уничтожить. "Будьте мудры, как змии". В "лежащем во зле" мире почему бы не столкнуть зло со злом, "разделить царство", ослабить и победить?

Разве снаряд, метко выпущенный рабом, на╠мником или даже врагом - хуже разит противника?

Ну, а что касается вдохновения - оно от Бога, от духа. И поскольку образ Божий есть в каждом, то каждому доступны и светлые минуты, часы и даже месяцы вдохновения. Один и тот же человек может мечтать погибнуть "на той дал╠кой на гражданке", петь про "синий троллейбус", а потом приветствовать показательно-массовый расстрел этих "комиссаров" вместе с беспартийными посреди Москвы только потому, что та власть мешала ему беспрепятственно ездить за бугор.

- И можно, по иронии судьбы, погибнуть не на Гражданке, а умереть от банального гриппа за этим самым бугром, - вздохнул АГ. -Так что там с вдохновением?

- Вдохновение, как известно, не прода╠тся, но "можно рукопись продать". Вдохновенье - плод Духа, оно бесценно, ибо плоды да╠т вечные. Гонорар давно пропит в ЦДЛ, а "Последний троллейбус" продолжает до сих пор подбирать "потерпевших в ночи крушенье" пассажиров постсоветской Вампирии и "матросы его приходят на помощь", и плечи касаются плеч, и в молчании - доброта. А не камень за пазухой или выстрел в спину.

Все, кто нам друг и брат,

Встаньте в единый ряд!

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор...

С тех незакатных комсомольских дней

Ты, красный цвет, стал совестью моей.


В боях отцами ты завещан нам -

Тебе, наш цвет, я жизнь свою отдам.

Смертный бой ид╠т кровавый,

Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле.

"Вс╠ для фронта, вс╠ для победы!"

Иосиф не за себя отвечал, он был полководцем в этой борьбе, пастырем перед Богом, отвечающим за миллионы не только тел, но и душ. Разве на свою личную выгоду или власть он работал, не идя ни на сговор с Мамоной, ни на использова ние в этой драке авторитета церкви? Если бы ужас с Россией, что теперь случился, - разодранной на части, пожираемой заживо, истекающей кровью, опозоренной, изнасилованной "в особо извращ╠нной форме", - и вс╠ под флагом "демократи ческих свобод и прав человека", - если б вс╠ это победило и воцарилось тогда - в 18-м, в 25-м, в 37-м или в 41-м, - если б вс╠ это воцарилось тогда, и вместо уч╠ных, стахановцев, комсомолок-спортсменок "с веслом", делегатов и воинов-освобо дителей мы б имели ополоумевших от крови и баксов оборотней всех мастей, воров и бандитов, террористов, взрывабщих дома с сотнями жителей в городах, вольных и невольных шлюх, бомжей, пьянь, наркоманов, извращенцев всех расцветок, роющихся в помойках пенсионеров... Вон вам, сын тьмы, уже вечности не хватает складировать кассеты с грехами со врем╠н разрушения "империи зла"! Свобода пить смертельный яд с доставкой на дом - вот что "реформаторы" могут противопос тавить спас╠нным для Неба поколениям царства Иосифа.

"... врагам твоим настежь отворятся ворота земли твоей, огонь пожр╠т запоры твои".

И, как в гоголевском "Вие", ринутся внутрь сонмы нечисти...


- Полегче на поворотах, - обиделся АГ.

- Вот уж воистину "живые будут завидовать м╠ртвым". Книги, песни, фильмы, спектакли, "пароходы, строчки и другие долгие дела" врем╠н Иосифа до сих пор приносят своим авторам дивиденды добра, прорастают сквозь "свинцовую мерзость" постсоветской Вампирии, как "цветы сквозь асфальт". Покрывший вс╠ серой ледяной бесчувственностью, корыстью и развратом.

А эта нынешняя интеллигенция, наконец-то дорвавшаяся до свободы делать, что душа пожелает? Что пожелала, что создала их душа, когда рухнули "цепи цензуры"? Вскрыла ящик Пандоры, откуда зло миллионными тиражами хлынуло в мир? Вcя застоявшаяся грязь со дна собственной души вместе с гадами, жабами и прочей мерзостью, которой прежняя власть не позволяла высовываться, подниматься на поверхность - замутила вокруг воду, вс╠ отравила, полилась в глаза, нос, уши, в душу народа... Неужто не ведают, что "горе тем, от кого приходят соблазны"?

- Катарсис! - хихикнул АГ, потирая ч╠рные ладошки, - Беспробудный очищающий грех.

- То-то у тебя этим катарсисом все закрома забиты! Опять будешь пленку клянчить?..

- Не притворяйся, Позитив, - вс╠ это на твоего подзащитного работает. "Что было бы, если бы", хоть история и не знает сослагательного наклонения. Но сейчас она, история, вчистую вкалывает на Иосифа. Вот пробрался бы ты, к примеру, в Историческое время лет эдак тридцать назад, изловил Чикатилло заранее и... Ну не обязательно шл╠пнул, а допустим, посадил бы за реш╠тку. А народ бы вокруг ходил и орал, эта самая интеллигенция: "Свободу Чикатилле! Да╠шь права человека!" Тебя бы назад в вечность прогнали, замки посшибали - гуляй, Чикатилло! Ну он бы и развернулся, гульнул...

Неужто не понимают, горемычные, что с геенной никакой Чикатилло не сравнится?.. Ну что ты плачешь, Пози

тив, ты радоваться должен за своего подзащитного. Что вс╠ в его пользу. А у тебя вечно вселенские cкорби, вечно тебе "птичку жалко"...

* * *

Внезапно машина заскрежетала, затряслась, будто в ознобе. Ганя остановился. Попробовал поехать. Через несколько метров - та же история. Срулил на обочину, осмотрел колеса, открыл капот - вс╠, вроде бы, в полном порядке на взгляд дилетанта, в технике он разбирался слабо. Вот проклятье!

Ганя запер машину и стал голосовать. Притормозил видавший виды "форд". Ганя объяснил, в ч╠м дело, и попросил подвезти его. Это недалеко. Водитель сказал, что они сейчас поворачивают, что их дом в полукилометре отсюда, но если мсье не очень торопится, он только завез╠т домой кузена, выгрузит продукты, чтобы женщины успели подготовиться к празднику - ведь сегодня старый новый год, а затем отвез╠т мсье куда надо, потому что они тоже русские.

Выяснилось, что один из русских, отец П╠тр - настоятель местной православной церкви, а второй - москвич, гостит у родственников по приглашению. Москвичу было около сорока - бледный, с сумрачно горящими глазами - будто две пиявки присосались к лицу Гани.

- Можешь говорить по-русски, - сказал он отцу Петру, - мсье зовут Игнатий Дар╠нов, он художник, недавно эмигрировал. Ленинградец... Не удивляйтесь, Игнатий, моя осведомл╠нность отчасти профессиональная. Я реставратор икон, зовут меня Глеб, а фамилия вам вс╠ равно ничего не скажет. Но, если угодно - Златов.

Он без улыбки протянул Гане руку. Пожатие было неожиданно крепким, дружелюбным.

Гане было абсолютно плевать на невесть откуда свалившихся соотечественников, лишь бы поскорее добраться

до цели. Ему было очень худо. Но волей неволей пришлось помочь разгрузить машину, зайти в дом, где его удивила, а потом и околдовала царящая там благодать. Особняк, казалось, был полон народу - кроме бабушки /как потом выяснилось, т╠тки Глеба, вышедшей замуж за священника и обосновавшейся в Париже с 20-го года/, отца Петра с матушкой и пятерых их детей /две старших дочери уже были замужем и приехали с малышами/, были ещ╠ два брата и сестра отца Петра, с ж╠нами, мужьями и детьми. Родственники
матушки, ещ╠ какие-то друзья, тоже с детьми, и при вс╠м том в доме царила какая-то удивительная гармония - Ганя вс╠ светлое чувствовал необычайно остро - крики, шум, стук падающих вещей, просто мелькание туда-сюда всегда раздражало его, в последнее время особенно. Но здесь присутствие многочисленной родни и неродни отца Петра будто не ощущалось. Ганя стал наблюдать и приш╠л к выводу, что у всех собравшихся особая манера поведения, которую он прежде никогда не видел. Они двигались неторопливо и бесшумно, каждый делал сво╠ дело - расставляли стулья, тарелки, цветы. Никаких пустых разговоров по углам, вскриков, смешков, бестолковщины. Ничего яркого, экстравагантного в одежде, косметике. Спокойные открытые улыбки, да и сами лица особенные, и вообще вс╠ здесь, несмотря на современный интерьер, было будто из какого-то другого минувшего времени. Особенно дети, которые по первому слову безропотно отправились спать, получив благословение у отца Петра. И было трогательно видеть, как они по очереди подходили поцеловать ему руку, а он бережно крестил склон╠нные головки.

Пока разгружали машину и отправляли детей спать, приблизилось к полуночи, и получалось, что старый новый год отцу Петру прид╠тся встречать в пути. Отец П╠тр сказал, что его это не смущает, но если гость не слишком торопится, покорнейше просим остаться с ними до двенадцати. Раз уж Господь устроил, чтоб они, русские, так чудесно встре

тились в Париже накануне светлого русского праздника, потому что старый новый год - именно русский праздник - здесь, во Франции, его не отмечают - если б Ганя согласился провести с ними часок-другой...

Ганя принял предложение, с удивлением обнаружив, как мираж вожделенной ампулы тает, тускнеет. А ещ╠ через час, ошеломл╠нный высказываниями Глеба об искусстве и не только об искусстве, и гадая, кто же он - обычный сумасшедший или невесть как проникший в наш век средневеко вый проповедник под видом неулыбчивого москвича с глазами-пьявками, приехавшего на пару недель погостить к кузену в Париж? - Ганя уже с ужасом думал, что могло бы произойти, если бы не сломалась машина. И тот, безумный Игнатий добрался бы до цели, убив Игнатия, с наслаждением потягивающего сказочно вкусный чай, оказавшийся, кстати, грузинским. Заворож╠нного экстравагантной патриархально стью высказываний Глеба, общей молитвой, где присутству ющие благодарили Бога "за радости и скорби, помощь и наказание, здравие и болезни телесные, посланные нам для исцеления душевного".

Суждения Глеба казались кладом древних монет - тяжеловесных, старомодных, безнад╠жно устаревших, давным-давно неходовых, но от этого не только не потерявших, но и многократно умноживших скрытую свою стоимость.

А наутро Ганина машина как ни в ч╠м не бывало завед╠тся и поедет. И лишь через месяц механик обнаружит отвинтившуюся в заднем барабане гайку, заклинившую тогда тормозную колодку колеса.

Итак, наутро Ганя потащит, вернее, повез╠т Глеба на неврастеничной своей машине смотреть парижские картинные галереи, ещ╠ не отдавая себе отчета в том, что живопись тут не при ч╠м и что смурной москвич с глазами-пьяв ками, мгновенно присасывающимися к лицу собеседника и так же мгновенно отталкивающимися, едва разговор пере

стает его интересовать, что этот москвич с бредовыми своими речами, на которые и возразить-то нечего, настолько они бредовые - вдруг стал ему нужнее воздуха.

Гане, разумеется, и прежде доводилось встречать верующих, тех, для кого этот вопрос в жизни занимал более-менее значимую часть. Он смотрел на них со снисходитель ной усмешкой - жалкие дети, прячущиеся в сказочки от беспощадной бессмысленности бытия! Любое случайное прикосновение к "проклятым вопросам" было для Гани всегда болезненным, и он скопом не желал слышать обо всех этих чудесных явлениях, пришествиях, молельных домах и летающих тарелках.

Для Глеба же вера была ни вопросом, ни частью жизни - это была сама жизнь. Поток бытия с насущными проблемами, казалось, тревожил его не больше, чем реку лежащий на дне камень. "Ну подумаешь, фанатик", - говорил себе Ганя, тут же себе и возражая, что фанатизм Глеба, фанатизм веры, отличается от всех прочих фанатизмов своей оправданнос тью и уместностью, и не должен ли мир прежде всего решать именно эти "проклятые вопросы". И кто же сош╠л с ума - мир, снующий куда-то взад-впер╠д по делам за окнами их остановившейся неподал╠ку от галереи машины, куда они так и не доберутся, или они с Глебом, двое чокнутых русских, один из которых с превеликим трудом получил двухнедельную визу, а второй вот уже несколько лет упивался свободой творчества, слова и передвижения в самом что ни на есть комфортабельном вагоне-люкс летящего к концу 20-го века поезда? Безумный Глеб, получивший вожделенный доступ ко всем этим сногсшибательным витринам, галереям и рекламным огням, обычно завораживающим ганиных соотечественников, как ╠лочные свечи озябшую нищую сиротку из рождественской сказки, упускающий последнюю возможность познакомиться с Парижской художественной элитой... И не менее безумный Игнатий Дар╠нов, беглец из нищего

несчастного своего вагона, обласканный щедро чужими дяденьками и т╠теньками и, казалось, навсегда определивший внутренне всю жизнь со всеми е╠ вопросами одним ╠мким и неприличным русским словом.

Казалось, он давным-давно покончил с ней сч╠ты. Который же Ганя был безумен? Не тот ли, умудрившийся прожить сорок лет без малейшего понятия о христианстве, лишь однажды пролиставший случайно попавшую в руки Библию, чтобы иметь хоть какое-то представление? А теперь вдруг обрушившийся на Глеба с лавиной вопросов, ответы на которые подсознательно искал всю жизнь, не получая, и был уверен, что нет их, этих ответов. Но Глеб отвечал, отвечал быстро, радостно и складно, сияя пьявочными своими глазами; и какими сладостно-стройными были они, эти ответы... И заворож╠нно следил Ганя, как перед ним из беспорядочной груды деталей бытия возводил постепенно Глеб сказочно желанный замок, исполненный Вечной Жизни, Смысла, Красоты и Любви.

Но путь туда вдруг преградит один-единственный, самый главный вопрос, в который Ганя упр╠тся, как в шлагбаум. Там, за вопросом-шлагбаумом, сводились все концы с концами, там кончался тупик и начиналась бесконечность, там было вс╠ не так, вс╠ невероятно, как в зазеркалье. Однако с точки зрения мира там было безумие.

"Да" и "нет". "Да" - безумно, "нет" - разумно.

Но разумное "нет" означало "нет" всему ценному - истине и смыслу, и тем самым тоже было безумно. Оно было мертво и пусто, как глазницы машиниста летящего в никуда локомотива.

До галереи они так и не доберутся.

Постучавший в окно машины полицейский примет их за голубых и потребует штраф за длительную стоянку в неположенном месте. Обнаружится, что они действительно стоят здесь с незапамятных врем╠н, что галерея давно зак

рыта, что на улице уже горят фонари и ночная реклама и что дома отец П╠тр наверняка волнуется.

Ганя отвез╠т Глеба домой, опять они проговорят всю дорогу. Семья уже будет в храме на вечерне и служанка-монашка скажет, что мсье тоже велено немедленно туда явиться, как прибудут, потому что батюшка "очень тревожились".

С Глебом они так и не попрощаются. Уже отъезжая, Ганя заметит бегущую наперерез машине монашку с рекламным пакетом.

Мсье Глеб велели передать.

В пакете будут пирожки с туш╠ной капустой и местный самиздат-брошюрка без заглавия. Пирожки Ганя проглотит дорогой, а до брошюрки добер╠тся лишь через несколько дней, заваленный делами и долгами, которых за время его хандры накопилось на доброе десятилетие.

Безумие пройд╠т на эти несколько дней. /Или, напротив, верн╠тся?/

Ганя будет запоем работать, не вылезая из престижной своей квартиры на престижной парижской улице, над декорациями для "Царя Эдипа", которые контракт обязывал немедленно закончить, иначе - долговая яма. Ганя давно не писал с таким увлечением, и только его парижская подружка Дени, профессионалка на роль сезонной жены, безошибочно угадывающая любые желания любого хозяина за минуту до появления этих желаний и всегда знавшая, когда ей подавать обед и из каких блюд, какой именно костюм надо одеть хозяину к тому или иному случаю и в какую минуту раздеться самой, - только Дени иногда бесшумно проскальзывала в мастерскую с серебряным подносом - горячий кофе, тосты с сыром, ледяная баночка грейпфрутового сока и пластиковая карточка с именами звонивших. Ставила поднос на стол и, как кошка пот╠ршись щекой о Ганино плечо, чтобы обратить его внимание скорее на поднос, чем на себя, исчезала.


О Глебе Ганя и думал, и не думал. Встреча их продолжала тлеть где-то очень глубоко, согревая и обжигая мучительно-радостным предвкушением неизбежного возгорания.

А потом он раскроет брошенную на софе самиздатов скую Глебову брошюрку без названия и уже не сможет оторваться, оставляя на страницах отпечатки вымазанных краской пальцев.

Брошюрка на русском была без комментариев, только цитаты.

Скудные обрывки различных религиозных учений оставляли его прежде совершенно равнодушным. Ещ╠ в детстве он отм╠л с порога и ад со сковородками, и рай с ангелами, и церковь со злобными старухами в ч╠рном, куда лишь однажды заставил себя войти и, получив тумака за какую-то оплошность, ретировался.

В глубине души он почитал всякие высокие понятия - Красоту, Истину, объедин╠нный любовью мир без смерти и страданий. Детская мольба, постоянно звучащая в душе, неисполнимая, и оттого трагически желанная мечта:

- Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!

Пусть всегда буду я в объедин╠нном красотой, светом и любовью мире! - его потрясло, что Бог Глеба был именно таким. Которого искал всю жизнь и жаждал Игнатий Дар╠нов.

Прежде неприятие вагонного бытия казалось Гане то проявлением собственного болезненного малодушия, то эгоизма, и, наверное, действительно было бы позорно ныть, что тебя скоро вышвырнут навеки во тьму кромешную, в то время как другие пассажиры спокойненько поедут дальше, ропща, что долго не несут чай. И лишь одно утешение, что их рано или поздно жд╠т та же печальная участь!

"И оглянулся я на все дела мои... и на труд, которым я трудился, делая их: и вот, вс╠ - суета и погоня за ветром, и нет от них пользы под солнцем".


"И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме..."

"Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им: не возбранял сердцу моему никакого веселия"...

Ганя сменил вагон, но пир во время чумы продолжался своим чередом. Неважно, подавались к столу устрицы или частик в томате. Едешь ты в запл╠ванном плацкарте или в международном люксе на двоих.

И так называемая "свобода", возможность выпускать на волю терзающих тебя джиннов, освобождать и тиражировать - не радовала.

Что это? Опять малодушие, крайний эгоцентризм, сдвиг по фазе?

В одной из рецензий его назвали "Вороном смерти". Кружащим, возвещающим, предугадывающим катастрофу. И питающимся трупами.

Однако его демоны раскупались. Пирующий во время чумы мир почему-то присоединялся к собственному ниспровержению и, пируя, одновременно корчился в эйфории ужаса перед собственной отчаянно-разудалой решимостью "жить грешно и умереть смешно", нанизав на косу смерти последний кусочек ростбифа, сбрызнутый собственной кровью.

Оказалось, что Гане так же тошно пировать во время чумы, как и накрывать столы грядущим потомкам. Которые пожр╠т неизбежно та же чума.

* * *

ПРЕДДВЕРИЕ

"Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, и это - российское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четв╠ртому не бывать." /Из письма псковского инока Филофея Великого Великому князю Московскому Василию/


"Россия - не страна, а вселенная." /Екатерина Великая/

"Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он эти пять боярских семейств уничтожил, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил, и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал... Нужно было быть еще решительнее". /И. Сталин/

И. В. Сталин В. В. Мартышину:

"8 июня 1938 г. Преподавателю т. Мартышину.

Ваше письмо о художествах Василия Сталина получил. Спасибо за письмо.

Отвечаю с большим опозданием ввиду перегруженно сти работой. Прошу извинения.

Василий - избалованный юноша средних способностей, дикар╠нок /тип скифа! /, не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких "руководителей", нередко нахал, со слабой, или - вернее-неорганизованной волей.

Его избаловали всякие "кумы" и "кумушки", то и дело подч╠ркивающие, что он "сын Сталина".

Я рад, что в вашем лице наш╠лся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директора, вроде упомянутого вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец-Васи лий не успел ещ╠ погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.

Мой совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника на сч╠т "самоубийства". Будете иметь в этом мою поддержку.

К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.


Привет! И. Сталин."

"В домашнем быту Сталин - человек с потребностью ссыльно-поселенца. Он жив╠т очень скромно и просто, потому что с фанатизмом аскета презирает жизненные блага: ни жизненные удобства, ни еда его просто не интересуют". /Ф. Раскольников/

Из дневника М. Сванидзе: " 20.11.36... Арестовали Радека и других людей, которых я знала, с которыми говорила и которым всегда доверяла... Но то, что развернулось, превзошло все мои ожидания о людской подлости. Вс╠, включая террор, интервенцию, гестапо, воровство, вредительство, разложение... И вс╠ из карьеризма, алчности и желания жить, иметь любовниц, заграничные поездки, туманных перспектив захвата власти дворцовым переворотом. Где элементарное чувство патриотизма, любви к родине? Эти моральные уроды заслужили свои участи. Бедный Киров явился ключом, раскрывшим двери в этот вертеп. Как мы могли вс╠ проворонить, так слепо доверять этой шайке подлецов? Непостижи мо!.. Душа пылает гневом и ненавистью. Их казнь не удовлетворит меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими"...

"Руководством Коминтерна была проведена проверка всего аппарата, и в итоге около 100 человек уволены, как лица, не имеющие достаточного политического доверия... Ряд секций Коминтерна оказались целиком в руках врага". /Из письма в ЦК Г. Димитрова/

"Это настоящая контрреволюция, проводимая вверху... Марксистская символика ещ╠ не упразднена и мешает видеть факты: Сталин и есть красный царь". /Г.Федотов/

"Эти... козявки забыли, что хозяином страны является советский народ, а господа Рыковы, Бухарины, Зиновьевы, Каменевы являются лишь временно состоящими на службе у государства. Ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советской власти шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа". /Краткий курс истории ВКПб/


"Я поразмыслил серь╠зно, как на молитве, об этом деле, касающемся Троцкого. Я очень сочувствую его сторонникам,.. но тут вста╠т проблема выбора. Какова бы ни была природа нынешней диктатуры в России - победа России важнее всего..." /Теодор Драйзер/

"Завтра Сталин может стать обременительным для правящей прослойки. Сталин стоит накануне завершения своей трагической миссии. Чем сильнее кажется, что он ни в ком больше не нуждается, тем ближе час, когда никто не будет нуждаться в н╠м. При этом Сталин едва ли услышит слова благодарности за соверш╠нный труд. Сталин сойд╠т со сцены, обремененный всеми преступлениями, которые он совершил". /Л. Троцкий/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Творцом приложена к человеку инструкция - Закон. Что можно и что нельзя, дабы не пойти в разнос и не развалиться. Или, как неверно используемый механизм, не остановиться навеки. Иосиф применял эту инструкцию к своему народу - что тут плохого? Конечно, нам дана свобода нарушать Закон, но если ты заправляешься не тем топливом, то хотя бы не лей его в других!

Он запер тебя от тебя, чтобы спасти тебя.

Падшее человечество, особенно яростно искушаемое ныне дьяволом, освобожд╠нным, согласно Писанию, после тысячелетнего пребывания в бездне, остро нуждается в УДЕРЖИВАЮЩЕМ. В силу своей падшей природы человек, не рожд╠нный свыше, не просветл╠нный благотворной силой церкви и истинной веры, - спастись не может. Это так называемая толпа, идущая широким пут╠м погибели, - стадо, большинство, которое избранники Божии призваны пасти. С-пасти... Чтобы это стадо не бросилось в пропасть и не растоптало друг друга, ему по милости Божьей да╠тся "удерживающий", - государство со всеми атрибутами власти.


Всякое государство - насилие, оно применяется к тому, кто, по выражению Ницше "не может повиноваться самому себе". Но насилие - несвобода, зло. Бог лишь попускает ему осуществиться в "лежащем во зле" мире, удар бича порой спасителен для стада неразумного... Вот в каком смысле "Всякая власть от Бога". Но от Бога она лишь пока исполняет свои функции - охрану стада.

Масса, народ жаждали "справедливого строгого царя". Над ними Иосиф имел СИЛУ. Не насилие, а именно силу . Его власть была тождественна их тысячелетнему коду - сильное сплоч╠нное государство для борьбы с внешним и внутренним врагом, православная соборность, нестяжание...

И сейчас, после "смерти первой", Иосиф жив в памяти народной, продолжает "иметь силу", ибо он - бич Божий во спасение стада.

Были у него и противники, идейные оборотни, тайные и явные слуги князя тьмы. Над ними Иосиф не имел силы и физически уничтожал, отстреливал волков.

Он верил лишь в силу и страх. Но был ещ╠ Закон, заложенный в сердца Творцом - жертвенный порыв к свету, инстинктивная, неосознанная жажда Царства, память об утраченном рае. Именно это пробудило в народе неслыханный энтузиазм, сделало толпу народом, помогло свернуть горы, поднять из руин страну, выиграть гражданку и вторую мировую. Партия - первое время соратники, охранники стада, вели его к Земле обетованной, им тоже была какое-то время вера, к ним обращались за защитой от волков, и все вместе соборно терпели лишения, веря в правильность пути.

"Выйди от не╠, народ Мой"...

Власть - огромная ответственность перед Богом. Она не привилегия, а тягота, бремя. Иосиф взял на себя это бремя. Лишив народ внешней свободы, дал ему внутреннюю.


* * *

Свидетельствует В.Молотов в записи Ф. Чуева:

"Если бы мы не вышли навстречу немцам в 1939 году, они заняли бы всю Польшу до границ. Поэтому мы с ними договорились. Они должны были согласиться. Это их инициатива - Пакт о ненападении. Мы не могли защищать Польшу, поскольку она не хотела иметь с нами дело. Ну а поскольку Польша не хочет, а война на носу, давайте нам хоть ту часть Польши, которая, мы считаем, безусловно принадлежит Советскому Союзу".

"Финляндию пощадили как! Умно поступили, что не присоединили к себе. Имели бы рану постоянную. Не из самой Финляндии - эта рана давала бы повод что-то иметь против Советской власти..."

"На Западе упорно пишут о том, что в 1939 году вместе с договором было подписано секретное соглашение...

- Никакого.

- Сейчас уже, наверное, можно об этом говорить.

- Конечно, тут нет никаких секретов. По-моему, нарочно распускают слухи, чтобы как-нибудь, так сказать, подмочить. Нет, нет, по-моему, тут вс╠-таки очень чисто и ничего похожего на такое соглашение не могло быть. Я-то стоял к этому очень близко, фактически занимался этим делом, могу твердо сказать что это, безусловно, выдумка".

"Мне кажется, - говорю я Молотову, - иногда Сталин вынужден был подставлять вас под удар.

- Бывало и такое. Он занимал главное место и должен был, так сказать, нащупать дело, чтобы двигать его дальше. Это неизбежно, тут ничего особого нет".

"Гитлер: "Вот вам надо иметь выход к т╠плым морям. Иран, Индия - вот ваша перспектива". Я ему: "А что, это интересная мысль, как вы это себе представляете?" Втягиваю его в разговор, чтобы дать ему возможность выговориться. Для меня это несерь╠зный разговор, а он с пафосом

доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран. Невысокое понимание советской политики, недал╠кий человек, но хотел втащить нас в авантюру, а уж когда мы завязнем там, на юге, ему легче станет, там мы от него будем зависеть, когда Англия будет воевать с нами..."

"Не надо огрублять, но между капиталистическими и социалистическими государствами, если они хотят договориться, существует разделение: это ваша сфера влияния, а это наша. Вот с Риббентропом мы и договорились, что границу с Польшей проводим так, а в Финляндии и Румынии никаких иностранных войск".

"Когда мы прощались, он меня провожал до самой передней, к вешалке, вышел из своей комнаты. Говорит мне, когда я одевался: "Я уверен, что история навеки запомнит Сталина!" - "Я в этом не сомневаюсь", - ответил я ему. "Но я надеюсь, что она запомнит и меня", - cказал Гитлер. "Я и в этом не сомневаюсь".

Чувствовалось, что он не только побаивается нашей державы, но и испытывает страх перед личностью Сталина".

"Сталин был крупнейший тактик. Гитлер ведь подписал с нами договор о ненападении без согласования с Японией! Сталин вынудил его это сделать. Япония после этого сильно обиделась на Германию, и из их союза ничего толком не получилось. Большое значение имели переговоры с японским министром иностранных дел Мацуокой. В завершение его визита Сталин сделал один жест, на который весь мир обратил внимание: сам приехал на вокзал проводить японского министра. Этого не ожидал никто, потому что Сталин никогда никого не встречал и не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть ли не внесли его в вагон. Эти проводы стоили того, что Япония не стала с нами воевать. Мацуока у себя потом поплатился за этот визит к нам..."


У. Черчилль: "В пользу Советов можно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на Запад исходные позиции германских войск с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей огромной страны. Если их политика и была холодно-расч╠тливой, то она была в тот момент в высокой степени реалистичной".

" - Нас упрекают, что не обратили внимания на разведку. Предупреждали, да. Но если бы мы пошли за разведкой, дали малейший повод, он бы раньше напал.

Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам прид╠тся отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам прид╠тся отступать - до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали.

Мы делали вс╠, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось - на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин ещ╠ перед войной считал, что только к 1943 году мы сможем встретить немцев на равных. Главный маршал авиации А. Е. Голованов говорил мне, что после разгрома немцев под Москвой Сталин сказал: "Дай Бог нам эту войну закончить в 1946 году.

- Сейчас пишут, что Сталин поверил Гитлеру, - говорю я, - что Пактом 1939 года Гитлер обманул Сталина, усыпил его бдительность. Сталин ему поверил...

- Наивный такой Сталин, - говорит Молотов, - Нет. Сталин очень хорошо и правильно понимал это дело. Сталин поверил Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял! И были на то основания. Гитлер обманул Сталина? Но в результате этого обмана он вынужден был отравиться, а Сталин стал во главе половины земного шара!

Нам нужно было оттянуть нападение Германии, поэтому мы старались иметь с ними дела хозяйственные: экспорт-импорт.

Никто не верил, а Сталин был такой доверчивый!.. Велико было желание оттянуть войну хотя бы на полгода ещ╠ и

ещ╠... Не могло не быть просч╠тов ни у кого, кто был близок к вопросам того времени. Не могло не быть просч╠тов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин. Но дело в том что наш╠лся человек, который сумел выбраться из такого положения и не просто выбраться - победить!"

СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Утвердительный ответ на вопрос: "Веришь ли ты в Бога?" отнюдь не является лакмусовой бумажкой спасения. Адам и Ева знали, что Бог есть, но были из рая изгнаны. Решающим является ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЗОВ, на ГОЛОС. Преодоление искушений - препятствий и соблазнов и движение на Зов. Для большинства народа это - процесс стихийный, бессознательный, но самый важный. "Дай Мне, сыне, сердце тво╠"...Ибо именно послушное Истине сердце, зовущее "в тревожную даль", в "Прекрасное дал╠ко", туда, где "спасенья узкий путь и тесные врата", может войти в Царствие. Свободно, всем своим пут╠м жизненным избравшее Свет.

Идущий на Зов, на Свет избирает Христа и Его учение, даже порой этого не ведая. Учение православной церкви, православие - это направление, наставление на Путь. То есть идущий "верной дорогой" автоматически как бы становится православным христианином, ибо налицо и подвиг /движение/ и свобода.

Свободным велением сердца избранное православие.

Большевиков упрекают в безбожии, но много ли носителей подлинной веры? Много ли благодатных, "рожд╠нных свыше"? Это - чудо великое, оно да╠тся великой милостью Божьей. Обещано свыше, что истинная вера и "уста чистые" будут даны миру уже после "конца врем╠н"... "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". Слушающие совесть и дающие "добрый плод", а не пытающиеся c помощью повторения "Господи, Господи" оправдать собственные непотребства.


В 1918 году был принят закон об отделении церкви от государства. Те из прихожан, которые раньше посещали храм, дабы показать свою "благонад╠жность" и сделать карьеру, освободились от гн╠та над совестью.

Репрессии - на Суд Неба. Без воли Божией такого не происходит, ибо "волос с головы не упад╠т..." Но "врата ада не одолеют е╠" - сказано об истинной Церкви. Православная церковь устояла. Уже с началом войны вновь открылись храмы, было введено патриаршество.

* * *

" Хорошо жить" по понятиям мира сего - плохо для спасения души, для Бога.

* * *

"Не через Родину, а через Истину лежит путь к Небу", - сказал Чаадаев. Думается, если под "Родиной" понимать противостоящее Вампирии Царство Иосифа, укрывшее народы от Вавилонской блудницы, а не просто национальное государство, - Чаадаев не совсем прав.

" Выйди от не╠, народ Мой"...

БРОШЮРА ГЛЕБА

"Душа моя как земля безводная без Тебя... Не скрывай от меня лица Твоего... Как лань жаждет потоков воды, так жаждет душа моя тебя, Боже..."

Что это - древние псалмы, или это он, Игнатий Дар╠нов, Париж, семидесятые годы двадцатого века, протягива ет в пустоту руки?

"Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?

Ф╠дор Достоевский:

"Для чего устраиваться и употреблять столько стараний и строиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно? На это уж, конечно, никто не сможет мне

дать ответа. Вс╠, что мне могли бы ответить, это: "чтобы получить наслаждение". Да, если бы я был цветком или коровой, я бы и получил наслаждение. Но задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастии, любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра вс╠ это будет уничтожено: и я, и вс╠ счастье это, и вся любовь, и вс╠ человечество - обратимся в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья... потому что не буду и не хочу быть счастлив под условием грозящего мне нуля".

Лев Толстой:

"Природа, через сознание мо╠, возвещает мне о какой-то гармонии в целом... Она говорит мне, что я, хоть и знаю вполне, что в "гармонии целого" участвовать не могу и никогда не буду, да и не пойму е╠ вовсе, что она такое значит - но что я должен вс╠-таки подчиниться этому возвещению, должен смириться, принять страдание, в виду гармонии в целом, и согласиться жить. Но... до целого и его гармонии мне ровно нет никакого дела после того, как я уничтожусь - оста╠тся ли это целое с гармонией на свете, или уничтожится сейчас же со мною?

Пока я не знаю - зачем? - я не могу ничего делать, я не могу жить. Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, ну а потом?.. И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная думать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: "Зачем?" Или, рассуждая о том, как народ может достигнуть благосостояния, я вдруг говорил себе: "А мне что за дело?" Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: "Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире - ну, и что же?" И я ничего, ничего не мог ответить.


Жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным... Истина была то, что жизнь есть бессмыслица".

Шопенгауэр:

"...Никакое возможное на свете удовлетворение не может оказаться достаточным, чтобы утолить томление человека, поставить предел его желанию и заполнить бездонную пропасть его сердца".

Пушкин:

Земли я дитя и зв╠здного неба,

Но род мой - небесный...

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

Как от бельма врачом избавленный слепец.

"Я вижу некий свет", - сказал я наконец.

"Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света;

Пусть будет он тебе единственная мета,

Пока ты тесных врат спасенья не достиг,

Ступай!"- И я бежать пустился в тот же миг.

. . .

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Лермонтов:

В минуту жизни трудную,

Теснится-ль в сердце грусть,

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучьи словъ живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.


С души как бремя скатится

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Гоголь:

"Соотечественники! Страшно!.. Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не подозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся... Может быть, прощальная повесть моя подействует сколько-нибудь на тех, которые до сих пор ещ╠ считают жизнь игрушкою, и сердце их услышит хотя отчасти строгую тайну е╠ и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны".

"Нет выше звания, как монашеское, и да сподобит нас Бог когда-нибудь надеть простую рясу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже и помышление мне в радость".

"Ты сотворил нас, дабы искать Тебя, и неспокойно сердце наше, пока не успокоится в Тебе". /Бл. Августин/

"Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут... Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под Ноги Свои. Последний же враг истребится - смерть". /1 Кор. Ап. Павел/

"Бог даровал нам жизнь вечную, и сия жизнь в Сыне Его" /1 посл. Иоанна/

"Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем". /11 Кор. Ап. П./

"...в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем" . /11 Кор. П./


"Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею земл╠ю. Его ищу, за нас умершего, Его желаю, за нас воскресшего..." /Игнатий Богоносец. Посл. к Римл. 4/

"...ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая такая тварь не может нас отлучить от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем". /Римл, 8/

"...живу уже не я, но жив╠т во мне Христос" . /Галат. 2/

"...для меня жизнь - ХРИСТОС и смерть - приобрете ние" /Фил. 1/

"...Сия есть победа, победившая мир - вера наша" /1 Иоанн/

"Да и вс╠ почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего; для Него я от всего отказался, и вс╠ почитаю за сор, чтобы приобресть Христа". /Фил. З/

Гумил╠в:

И отвечала мне душа моя,

Как будто арфы дальние пропели:

- Зачем открыла я для бытия

Глаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,

К иному устремясь великолепью

И шар земной мне сделался ядром,

К какому каторжник прикован цепью.

* * *

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо тяжкий гн╠т,

Смотрю в века, живу в минутах,

И жду Субботы из Суббот.


Конца тревогам и удачам,

Слепым блужданиям души...

О день, когда я буду зрячим,

И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную

Вс╠, что дразнило, уловя.

Благословлю я золотую

Дорогу к солнцу от червя.

И тот, что шел со мною рядом

В громах и кроткой тишине,

Кто был жесток к моим усладам

И ясно милостив к вине;

Учил молчать, учил бороться,

Всей древней мудрости земли, -

Положит посох, оберн╠тся

И скажет просто: "Мы пришли".

* * *

О если бы и мне найти страну,

В которой мог не плакать и не петь я,

Безмолвно поднимаясь в вышину

Неисчислимые тысячелетья!

* * *

Я не прожил, я протомился

Половину жизни земной,

И, Господь, вот Ты мне явился

Невозможной такой мечтой.


Вижу свет на горе Фаворе

И безумно тоскую я,

Что взлюбил и сушу и море,

Весь дремучий сон бытия.

* * *

В мой самый лучший светлый день,

В тот день Христова Воскресенья,

Мне вдруг примнилось искупленье,

Какого я искал везде.

Мне вдруг почудилось, что нем,

Изранен, наг, лежу я в чаще,

И стал я плакать надо всем

Слезами радости кипящей.

* * *

Но почему мы клонимся без сил,

Нам кажется, что кто-то нас забыл,

Нам ясен ужас древнего соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука,

Две жердочки, травинки, два древка

Соединит на миг крестообразно?

* * *

Я один остался на воздухе

Смотреть на сонную заводь,

Где дн╠м так отрадно плавать,

А вечером плакать,

Потому что я люблю Тебя, Господи.

Стp. 621